Культурная индустрия XX века покончила, однако, с автономией искусства, превратив его в средство просвещения, воспитания и одновременно развлечения населения. Культурная индустрия просвещает потребителя, поскольку лишает его романтических иллюзий, которые все еще поддерживались традиционной культурой. Адорно подчеркивает здесь, в частности, изменение роли культуры в отношении эротического желания. Традиционная культура сублимировала желание, подменяя объект желания символами и субститутами. Отсюда традиционное требование десублимации культуры, которое особенно яростно отстаивалось контркультурой 60-х годов прошлого века. Адорно, напротив, утверждает, что культурная индустрия уже десублимировала желание, заменив сублимацию на прямую фрустрацию. Пример Адорно: зритель видит грудь героини, вырисовывающуюся под свитером. Это зрелище вызывает у него непосредственное желание, которое также непосредственно фрустрируется уверенностью в том, что предмет желания навсегда останется для него непостижимым. Здесь зритель подвергается процедуре просвещения – желание более не опосредуется путем идентификации и символизации, о которых еще можно предположить, что они, хотя и окольной дорогой, могут привести к удовлетворению этого желания, но наглядно и непосредственно подавляется.
Применяя рассуждение Адорно к современной культуре, можно сказать, что в ней аналогичным образом фрустрируется политический эрос. Роль женской груди под свитером при этом играют социальные сети, и в особенности «Фейсбук». В репрезентативной демократии либерального типа политический эрос сублимируется и опосредуется посредством идентификации его субъекта с политическими партиями. Эта сублимация традиционно переживалась как обманчивая и недостигающая цели. Основное убеждение избирателя в рамках либеральной демократии состоит в том, что после прихода к власти политики никогда не выполняют своих предвыборных обещаний. Отсюда старое требование прямой демократии – также ставшее особенно популярным в те же 60-е годы.
Между тем сегодняшние социальные сети дают каждому возможность стать в центр мира и обратиться к глобальной аудитории. И действительно: аудитория каждого поста в интернете потенциально глобальна. Здесь рамка компьютера играет роль колдовского круга, а софтвер – колдовского ритуала. Как кажется, магические практики прошлого вернулись – и маркировали этим возвращение эпохи Просвещения. Однако вера в магию языка при этом полностью утратилась: язык из средства заклинания и молитвы превратился в средство передачи информации. Блогер обращается к миру в целом, но, в отличие от шамана, твердо знает, что мир останется равнодушным к этому обращению. Здесь фрустрация политического эроса становится абсолютной. Как известно, интернетные юзеры реагируют на эту фрустрацию проклятиями и оскорблениями, адресованными, в сущности, прежде всего демифологизированному равнодушному миру. Но, как кажется, «Фейсбук» скоро примет меры к устранению из интернета подобных вспышек непросвещенного эроса – так что в будущем юзеры смогут реагировать на свою фрустрацию только путем дополнительной мобилизации чувства юмора.
Впрочем, современный просвещенный блогер уже и так знает, что его настоящим адресом является рекламная индустрия, которая и финансирует его блог, если он оказывается экономически успешным. Здесь блогерство обнаруживает себя как реклама рекламы. Согласно Адорно, в эпоху культурной индустрии любое искусство становится товаром. Массовое искусство становится средством просвещения, то есть окончательного порабощения человека, а эксклюзивное искусство, настаивающее на своей автономности, выступает в качестве статусного символа для господствующих классов. Если говорить о русской культурной традиции, то она всегда шла скорее первым путем – от «Смирись, гордый человек!» до мягкого чеховского юмора, который является предшественником и источником русской культурной индустрии сталинского и послесталинского периодов. Что же касается нескромных авторов типа Малевича, то, да, единственное, что о них сегодня знают, – это то, что их работы стоят много денег.
Но очевидно, что у читателя, по меньшей мере на этом месте, возникает вопрос: так что же делать? Где же альтернатива? Тут надо сразу сказать, что Адорно не дает и не хочет давать на этот вопрос ответа. Для него, как он об этом неоднократно пишет, истина заключается исключительно в отрицании – и никогда в утверждении, поскольку любое утверждение, даже сколь угодно утопическое, неизбежно означает компромисс с действительностью, неизбежно ограничивает человека его местом в мире. Многие упрекали Адорно за этот тотальный критицизм, считая его позицию слишком удобной. Но я не уверен в справедливости этих упреков. Когда только отрицаешь и критикуешь, не производишь ничего, что можно было бы успешно продать, – а без этого в нашей культуре прожить трудно. Кроме того, критик обычно приобретает славу человека без юмора и плохо относящегося к людям, что тоже не очень полезно в наш век коммуникативности и компатибельности. Короче, единственное, что остается сделать после чтения Адорно, – это глубоко вздохнуть и, может быть, выпить хорошего красного вина. Так, согласно сохранившимся слухам, Гегель ежегодно отмечал годовщину Французской революции: уединившись в своем кабинете, он выпивал бутылку французского красного вина.