й, если следовать кантианскому схематизму, должен располагать субъект, а именно способность сводить чувственное многообразие к основополагающим понятиям, перенимает у него индустрия. Схематизм – первое, что она предлагает клиенту. Согласно ему, в душе человека должен работать некий скрытый механизм, сортирующий непосредственно полученную информацию таким образом, чтобы она встраивалась в систему чистых рассудочных понятий. Тайна этого механизма нынче разгадана. Если даже его устройство, предложенное теми, кто поставляет информацию, то есть культурной индустрией, и навязано самой этой индустрии обществом, остающимся иррациональным, несмотря на все попытки его рационализации, то при прохождении через его отдельные инстанции пагубное стечение обстоятельств превращается в выработанную хитроумными участниками осознанную стратегию. Потребителю не остается никаких иных способов классификации, кроме тех, что были бы уже предвосхищены схематизмом самого производства. Лишенное всякой фантазии искусство для народа воплощает собой идеализм вымысла – что с точки зрения критического идеализма означало бы зайти слишком далеко. Всё суть производное сознания: у Мальбранша и Беркли – сознания божественного, в случае же с массовым искусством – совершенно земного сознания производителей. Типажи звезд, музыкальных хитов, «мыльных опер» не просто сохраняются как константы от одного цикла производства к другому – они служат основой специфического характера этой игры, ее кажущихся перемен. Меняются лишь детали: быстрота ритма, благодаря которой так хорошо запоминается та или иная мелодия, тяжесть бремени преходящего позора, которую герой несет с непоколебимым достоинством, количество поучительных пощечин, которые обрушивает мужчина на свою возлюбленную, его суровая сдержанность по отношению к избалованной дочери богача. Все это, как и любые детали, не более чем готовые клише, которые можно вставлять то здесь, то там, полностью определяемые той функцией, которую им назначено исполнять в общей схеме. Смысл их существования – в том, чтобы гарантировать прочность системы, которую они сами же и составляют. В большинстве случаев по первым кадрам фильма сразу же ясен его финал: кто победит, кто окажется побежденным, а кто – забытым, и, безусловно, в случае с легкой музыкой привычный слушатель по первым же тактам способен предугадать, как будет выстроен тот или иной шлягер, – и радуется, когда его ожидания оправдываются. Диапазон слов, используемых обычно в рассказе, – и вовсе величина непоколебимая. Даже спецэффекты, шутки и уморительные выпады просчитаны заранее, как и ситуации, в которых они выглядят уместными. На то есть специально обученные люди, а узость их специализации, как правило, не превышает количества посадочных мест в офисе компании-производителя. Развитие культурной индустрии обуславливается превосходством производимого эффекта, видимого результата, технических деталей над собственно произведением, которое когда-то было носителем идеи и посредством этой же идеи оказалось уничтожено. Стоило деталям обрести независимое существование, как они – начиная с эпохи романтизма и заканчивая экспрессионизмом – взбунтовались и восстали против общего строя, воплощая собой и неукротимый потенциал выразительности, и способ изъявления протеста. В музыке мелодика одноголосия нивелировала осознание целостности формы, в живописи яркость деталей заглушала композиционный строй всей картины, а в литературе психологичность заменяла собой сюжетное построение. С образованием культурной индустрии и наступлением эры тотального произведения этому был положен конец. Поскольку в ней не существует ничего, кроме деталей, нет больше того, чему они могли бы служить противовесом, – таким образом, детали оказываются подчинены общей формуле, заменившей собой оригинальное произведение. Формула эта в равной степени нивелирует как целое, так и его части. Общий замысел столь же неумолимо, сколь и бессмысленно пытается противостоять деталям, навевая ассоциации с карьерой успешного человека, где любое событие может считаться образцово-показательным, тогда как в действительности она сплошь состоит из лишенных всякого смысла стечений обстоятельств. Так называемая всеобщая идея – словно книга учета, способствующая возникновению порядка, но не установлению взаимосвязей. Общее и частное сходны меж собой и лишены как связи, так и противоречия. Их гармоничное сосуществование, запрограммированное изначально, – насмешка над теми усилиями, которые потребовались для достижения этой же гармонии в выдающихся произведениях буржуазного искусства. В Германии даже над самыми жизнерадостными кинолентами, порожденными демократией, нависала кладбищенская тишина диктатуры.