— В СССР культурная революция произошла давным-давно, — заметил я. — Ленин и вся партия боролись за всеобщую грамотность, за приобщение трудящихся к тем культурным ценностям, которые накопило человечество.
— Нет, это не то. Речь идет о том, чего у вас никогда не было и быть не может! — заносчиво сказал Ма.
II. Взрыв движения
Хотя канцелярия не выписывала мне китайских газет, но Ма сам регулярно подписывался на них каждый месяц и давал читать мне. Он считал это очень серьезным делом. На более долгий срок он не мог подписаться из-за недостатка денег. Вообще, получая зарплату, Ма приобретал на свои хлебные талоны несколько пачек печенья, потом сладости и подписывался на газету. Извиняющимся тоном он признался мне в своей слабости — он любит сладкое. Оказывается, в его родной провинции Чжэцзян, на юге, где растет сахарный тростник, сладкое входит в повседневную пищу, а здесь, на севере, в общем для всех рационе он испытывает недостаток в сладком. Поэтому он покупал печенье, хотя трехразовое питание ему было обеспечено.
Газета доставлялась к нам в обеденное время. После обеда Ма любил почитать ее перед сном. По шуршанью скользящего на пол листа легко было узнать, что он уснул. Тогда приходила моя очередь читать, и, стараясь его не тревожить, я просматривал газету. То ли пример Ма был заразителен, то ли китайские газеты с их трескучим жаргоном действовали одинаково, но я тоже приучился засыпать днем. Интересных сообщений бывало мало, информации о событиях в мире — почти никакой. Сводка вьетнамского командования — вот единственный ежедневный столбец, который наверняка стоило прочесть.
Целые страницы газет сплошь заполнялись проработочными материалами. Проработка в печати велась издавна, но в 1966 году она достигла особенно высокого накала. Обычно такие кампании отличались продуманной постепенностью, выдавая тщательную внутреннюю организацию. То полгода ругают чью-то статью, потом еще полгода — какую-то пьесу или фильм, затем полгода честят какого-нибудь критика или литературоведа и т. д., заботясь о том, чтобы проработки не наезжали одна на другую. Каждая такая кампания должна была находиться в фокусе внимания, и очередность их поэтому свято соблюдалась.
Осенью 1965 года в проработках произошел качественный сдвиг. Они повелись сразу в нескольких областях. Одновременно ругали ученого-историка и драматурга У Ханя, бранили кинофильмы «Ранней весной, в феврале» и «Сестры по сцене», прорабатывали драматургов Ян Хань-шэна, Ся Яня, Тянь Ханя за попытку оживить традиции прогрессивной литературы и театра тридцатых годов. Все эти кампании, особенно против У Ханя, приняли истерический характер. Обвинения, брань и угрозы заполняли газетные статьи, но никаких видимых карающих мер не следовало. Правда, как дело обстояло в действительности, для большинства долгое время оставалось неизвестным, поэтому проработки напоминали какую-то странную игру для взрослых.
С начала мая ежедневно из номера в номер пекинские газеты стали печатать злые проработочные статьи, в которых на все лады склонялось имя Дэн То. Его обзывали «заправилой черной банды».
— Кто такой Дэн То? — спросил я Ма.
— Партийный работник. До пятьдесят седьмого он был главным редактором «Жэньминь жибао», а теперь секретарь пекинского горкома партии, — неохотно ответил Ма.
— Как же это может быть, что партийный работник оказался «заправилой черной банды»?
— Бывает, — уклонился от прямого ответа Ма. — Разоблачение Дэн То — еще одна большая победа идей Мао Цзэ-дуна!
Всякое событие в КНР всегда оказывается такой победой, и дальше рассуждать уже не о чем. Все же секретарь столичного горкома — немаловажное лицо в партии, и Ма, члену столичной организации, он должен был бы представляться высоким руководителем.
Как выяснилось из чтения многочисленных статей, Дэн То обвинялся в том, что он под псевдонимом публиковал в 1960–1962 годах очерки, в которых подвергал сомнению некоторые «идеи» Мао Цзэ-дуна. Действительно, читая приводимые в статьях цитаты, я не мог не поражаться смелости очеркиста, говорившего удивительные для китайских условий вещи. У него, например, был фельетон, едко высмеивавший словечко «великий» и «великую» привычку вставлять его всюду, где надо и не надо, наподобие заклинания.
В самом деле, в Китае тогда все песни, гимн, радиопередачи начинались и кончались этим словом. Вначале мне было как-то странно слушать ежедневно по нашему университетскому радио непрерывный торжественный рефрен: «великий вождь Мао Цзэ-дун», «великий кормчий». Вскоре от частого повторения слово это как-то стерлось, не воспринималось в его серьезном значении.