— Сейчас к нам ездят мало…
— Да, поехать было нелегко. Я ждал такой возможности семь лет. Я должен был выехать еще в прошлом году, к началу учебного года, а еду только сейчас, в феврале.
Он внимательно выслушал и утешил:
— Времени у вас еще много, много…
Мы заговорили о пекинской погоде, о том, не слишком ли жарко будет летом, что меня беспокоило, так как в прошлый приезд я в Пекине летом не жил. Тогда в вагоне я еще не знал, что это будет один из немногих разговоров с китайцем за долгие месяцы жизни в Китае.
Покончив с билетами, проводник спросил, какой чай мы предпочитаем, и на дружный возглас: китайский! — принес в пакетиках зеленый цветочный чай «Молихуа». Цветы жасмина, по-китайски «моли», добавляются в чай для аромата. Такой чай любят пить в Северном Китае. На столе появились чайные кружки из толстого фарфора, с крышками, украшенные пейзажными картинками тонкого рисунка. Их переносят на фарфор методом переводных картинок. Всем роздали китайские кожаные шлепанцы, без задников, очень удобные в пути. Когда чаи был готов и мы взялись за кружки, появились иллюстрированные журналы «Китай» за последние полгода…
Началась спокойная вагонная жизнь.
Проверка документов и таможенный досмотр на нашей пограничной станции прошли быстро.
— Много ли работы? — спросил я у пограничника.
— Не очень, в Китай теперь ездят мало, — отвечал тот, возвращая наши паспорта.
Нельзя сказать, что меня, да и всех остальных, не беспокоила эта сакраментально повторяющаяся фраза. Конечно, я внушал себе, что Китай теперь уже не тот, что раньше, и отношение ко мне будет иное. Я приготовился ничему не удивляться и все принимать спокойно.
— Теперь в Китае, — рассказывал один из моих знакомых, побывавший недавно там, — никто не останавливает тебя на улице, чтобы выразить свои дружеские чувства, не кидается обниматься…
— А здороваются ли? — поинтересовался я.
— Мало и неохотно. Если поблизости никого нет — тогда другое дело! Но редко, очень редко. И совершенно не разговаривают.
— А что, разве это опасно?
— Для них — да.
На границе КНР молодой китайский пограничник внимательно рассматривал наши паспорта. Он стоял в дверях купе, а из-за его плеча выглядывали еще двое. Пограничник читал паспорта медленно, настолько медленно, что я невольно усмехнулся.
— Вас только четверо? Почему не пять? — вдруг спросил он.
Нас, молодых китаистов, едущих в Пекин на стажировку, действительно должно было быть пять человек, но у одной из наших коллег тяжело заболел муж, и она не решилась оставить его. Ее отсутствие и удивило пограничника, поджидавшего нас во всеоружии осведомленности.
После таможенного досмотра нам предложили пройти в зал ожидания.
Пока мы брели по путям к станции, любезный таможенник успел мне рассказать, что он выпускник Пекинского института иностранных языков, что эмблема, изображенная на станционном здании, составлена из стилизованных иероглифов слова «рабочий» и символизирует рабочий класс, что в Китае сейчас «все переменилось» после 1958 года, когда я там жил несколько месяцев, и, по его словам, стало гораздо лучше.
— Вы увидите в Пекине новые здания на площади Тяньаньмэнь — Дворец собрания народных представителей и Исторический музей. Замечательные здания, вы их еще не видели. В Пекине многое изменилось.
Я отвечал ему, что безусловно с большим интересом посмотрю новую площадь, новые здания и прочее. Да и то, насколько «все изменилось» и каково жить при этих изменениях, мне тоже было любопытно.
Как только мы приблизились к станции, таможенник умолк. Я, правда, не придал этому значения.
Усевшись в углу зала ожидания, напоминающего фойе заурядного кинотеатра, мы стали разглядывать его. В убранство зала входил и гипсовый бюст Мао Цзэ-дуна на красном фоне обтянутой бархатом стены. Нам принесли чай. Это было очень кстати, так как вокзал отапливался совершенно недостаточно, а может, его и вообще не отапливали. (Должен признаться, что после теплых московских квартир я в Китае в зимнюю пору изрядно мерз в нетопленных или плохо отапливаемых помещениях.) В центре зала на длинном парадном столе лежали журналы и брошюры.
— Наверное, антисоветчина, — сказал мой попутчик Виктор. Полистав их, я убедился, что он прав.
Мы просидели так несколько часов, пока нам не напомнили, что пора вернуться в вагон.
Уже стемнело, когда наш поезд побежал по китайской земле. Я лег пораньше, чтобы с рассветом глядеть на Китай из окна вагона.
Пейзаж при пробуждении ничем не напоминал монгольский. Плоских, слегка волнистых степей больше не было. Дорога шла по речной долине, с одной стороны поезд прижимался вплотную к обрывам. Это было лёссовое плато Северного Китая, о котором столько написано и прочитано. Желтого цвета земля, как прессованная пыль, глубокие обрывистые овраги — каньоны. Жилища в пещерах по склонам оврагов, похожие на пчелиные соты, с трубами на ровной поверхности земли. Видны были последствия жестокой засухи — чахлые деревья, голая, без травы, почва, пересохшие реки, через которые могла бы перебрести курица. На непривычно узких дорогах редко попадались двухколесные, наклонно посаженные телеги, запряженные лошадьми, мулами и ишаками. В этот мертвый сезон поля были пустыми, безлюдными и производили впечатление унылое. Только дымки из укрывшихся от ветра в каньонах глинобитных домиков или из пещерных жилищ — яодунов говорили о человеческой жизни.