Я возвратился к себе в Педагогический университет поздно вечером. Аллеи сияли гирляндами ламп, но были совершенно безлюдны. Зато со стороны стадиона доносился рев толпы. Я свернул на аллею, идущую параллельно стадиону, и шел, держась в тени деревьев. Поле стадиона, освещенное десятками мощных рефлекторов, было сплошь покрыто людьми. Они сидели на корточках или же прямо на земле. Мне удалось добраться почти до самого ярко освещенного помоста. Из-за молодого тополька я увидел на помосте несколько человек. Один как-то особняком стоял в центре, это был парторг Чэн. Двое юношей с торжественными лицами стояли за его спиной, еще несколько расхаживали по подмосткам. Вдруг один из них подошел к рампе и, повернувшись к Чэну, истошно завопил:
— Ты предал председателя Мао! Ты черный бандит! Ты царь черного царства нашего университета!
Следом за ним заревела толпа, голоса слились в сплошной гул, затем гул этот стал словно бы ритмически распадаться, и я отчетливо услышал, как тысячи людей скандируют: «Ша! Ша! Ша! — Смерть! Смерть! Смерть!!» Мне стало жутко.
Я перевел взгляд на тех, кто сидел поблизости. Они уставились на осужденного. Лица их были сосредоточенны, даже озабоченны, они почти не кричали. Они напряженно вглядывались и, казалось, хотели угадать собственную судьбу.
Вдруг по чьей-то команде скандирование оборвалось, и с эстрады донесся голос Чэна:
— Я сражался за революцию! Я пролил кровь за председателя Мао! — взывал он к толпе и, судорожными движениями засучивая рукава, протягивал руки, видимо показывая шрамы.
— Врешь! Врешь! — в ответ ему кричали молодые люди на эстраде, и каждый выкрик сопровождали пощечиной.
— Я горячо люблю председателя Мао! Я пожимал ему руку в Яньаин!
— Предатель! — слышалось в ответ, и раздавалась новая пощечина.
— Я боролся с ревизионизмом и иностранными рабами! — с отчаянием, срывающимся голосом кричал Чэн.
«Молодые революционеры» хохотали.
— Товарищи! Смотрите, как врут уроды и чудовища! А ну, склони-ка голову перед массами! — И один из парней с силой ударил Чэна по затылку.
Чэн качнулся, закрыл лицо руками и, трясясь, опустился на эстраду. Он повалился на бок и, раскинув руки, забился в истерике.
— Сволочь! Урод и чудовище! Черный бандит! — продолжали кричать над ним юнцы.
— Смерть! — выкрикнул какой-то паренек и, подбежав к корчившемуся Чэну, пнул его ногой.
— Смерть! Смерть! — скандировала толпа, и активисты на эстраде дружно стали пинать Чэна ногами.
Я почувствовал, как к горлу подступает тошнотворный комок, и побрел в общежитие. В голове стоял какой-то туман, на душе было муторно, отвратительно.
В холле сгрудились сотрудники канцелярии и о чем-то возбужденно говорили. Ко мне подошел маленький Ван.
— Что делается в городе? Нас не выпускают отсюда, — пытаясь улыбнуться, заметил он.
— В городе ничего особенного не происходит, — начал я, и все с напряженным вниманием прислушивались. Когда же я заговорил о том, что происходит в Вэйда, сотрудники плотным кольцом окружили меня и стали расспрашивать, кого там осудили и осуждают ли там мелких кадровых работников.
— Видимо, да, и многих. А в нашей канцелярии никого еще не осудили? Здесь нет «уродов и чудовищ»? — спросил я.
— Нет, нет, пока никого.
Мое сообщение их, очевидно, испугало. Они и до того выглядели растерянными и подавленными.
Ма в комнате не было. Он, безусловно, находился на стадионе. Я лег. Не умолкая, гремели барабаны. Я никак не мог избавиться от озноба.
Ма так и не ночевал дома. Утром он забежал на минутку, чтобы спросить, что я собираюсь делать.
— Вероятно, пойду в город. Ведь занятий нет, и я свободен.
— Занятия от нас не уйдут. Но пойти в город — очень хорошо, очень хорошо! Ты же видишь — в университете идет культурная революция!
— А многих осудили? — в упор спросил я, и Ма, до того державшийся самоуверенно, вдруг стушевался.
— Нет, немного. И почему ты говоришь — осудили?
— Если работника называют уродом и чудовищем, разве это не осуждение?
— Нет, ведь так говорят не все, а лишь некоторые. Их мнение должно быть подтверждено всем коллективом! Революционными массами!.. — Испытанные слова вернули Ма его прежнюю самоуверенность.
— A у нас на факультете обнаружились «уроды и чудовища»? Товарищи Лю и Го не пострадали?