В целом ценность книги Лурия прежде всего в том, что в ней приведены подробные самоотчеты испытуемых при выполнении разных экспериментальных заданий. Слабое место книги - теория, в частности, увязка экспериментальных данных с гипотезами Выготского. Я думаю, однако, что сегодня это следует считать скорее плюсом книги: строго говоря, данные Лурия говорят сами за себя и как таковые они не устарели. К ним я еще вернусь.
Учителя и ученики
В данном очерке я упоминаю узбекские эксперименты Лурия потому, что рассматриваю только одно направление работ Выготского-Лурия: так называемую культурно-историческую концепцию развития мышления, причем в том виде, как сами авторы понимали ее в начале 30-х годов. Ее-то Лурия и стремился проверить в экспериментах.
По-видимому, первым, кто с достаточной полнотой и ясностью проанализировал культурно-исторические построения Выготского, был эстонский психолог П. Тульвисте (в книге П. Тульвисте "Культурно-историческое развитие вербального мышления " (Таллинн, 1988) впервые описана рецепция идей Выготского самим А.Р.Лурия и результаты дальнейшей трансляции этих идей на Запад. Ведущая роль в этом процессе принадлежала американским стажерам Лурия, учившимся у него в Москве в начале 60-х годов).
П. Тульвисте справедливо отмечает, что культурно-исторический фактор в развитии мышления - а именно это принято считать главным вкладом Выготского в советскую теоретическую психологию, - в течение многих лет фактически воспринимался только как лозунг. Я попробую обосновать этот тезис Тульвисте, разделив проблему на два аспекта.
1. Действительно ли Выготский разработал концепцию, которая могла послужить не только лозунгом, но и основанием для конкретных исследований?
2. В какой мере концепция Выготского была уникальна, т.е. кардинально отличалась от прочих концепций, целью которых были ответы на те же вопросы?
По мнению Тульвисте, современная Выготскому экспериментальная психология преуспела потому, что она ограничивалась изучением "психических процессов, общих у крысы и у человека, а те процессы, которых у крысы нет, до сих пор плохо поддаются объяснению. Эти последние обязаны своим появлением культуре и истории (которых у крыс тоже нет). Следовательно, они и должны быть объяснены через культуру и историю, через факты не биологии и физиологии, а истории, социологии, культурологии, семиотики, этнографии, культурной антропологии. Основанием для обращения к этим данным служит не неприменимость при изучении высших процессов эксперимента, как полагал Вундт, а то простое обстоятельство, что всякое явление должно было быть объяснено через причины, его породившие" (Тульвисте П. Культурно-историческое развитие вербального мышления. Таллинн, 1988. С. 10).
Сказано афористично, но читать здесь надо между строк. Я не хотела бы, чтобы современный читатель думал, что в 20-30-е годы вся психология игнорировала фактор культуры и объясняла психику человека исключительно через природу. Но еще более важно понять, что интерпретация позиций Выготского не оставалась одной и той же, а была разной в зависимости от времени и места. Об этом и пойдет речь ниже.
В СССР во времена самого Выготского, т.е. между 1925 и 1934 годами, содержание слов "культурно-историческое развитие" понималось в контексте примитивизированного марксизма. Именно это обеспечивало тогдашнюю популярность идей Выготского и вдохновляло его соратников. Совсем иной характер имела рецепция идей Выготского в американской психологии в 60-е годы и последующие десятилетия, куда, как мы уже сказали, эти идеи были транслированы благодаря Лурия.
Возвращаясь в мир науки 20-х годов, зададимся вопросом: нужно ли было тогда для понимания роли культуры и истории в развитии мышления непременно быть ретивым марксистом? Сам Выготский разделял марксистские подходы, а вовсе не "прикрывался" нужными цитатами, как могут сегодня подумать его молодые читатели. Но было бы странно, если бы в 20-30-е годы он думал иначе: если роль социальной среды определяет человеческую психику исчерпывающим образом, то необходимо, во-первых, детально исследовать сам этот процесс, а во-вторых, - создать психологию и педагогику, которая решала бы задачу активного формирования нового человека.
Как мы видим, совершенно не случайно именно педагогике Выготский посвятил значительную часть тех немногих лет, что отпустила ему судьба; не случайно формирование речи и мышления были излюбленным предметом его штудий. Понятен и его особый интерес к работам Ж. Пиаже, хотя Выготский отнюдь не видел себя именно "детским психологом". "Сокрытым двигателем" его педагогических идей были характерные для того времени достаточно спрямленные представления о влиянии социокультурных условий на развитие и формирование личности. Но признание роли культуры в историческом развитии интеллекта и тогда вовсе не было прерогативой исключительно ученых-марксистов.
Еще Дюрктейм настаивал на том, что психику исторического человека надо объяснять, исходя из того, что он является членом социума и субъектом культуры. Социум при этом не сводим к сумме составляющих его индивидов. Л. Леви-Брюль, изучавший мышление представителей архаических сообществ, также предложил социокультурное объяснение особенностей этого мышления: он показал, что мышление адекватно тем практическим задачам, которые решает индивид в рамках такой культуры. Если в культуре нет форм деятельности, требующих абстрактного мышления, то последнее и не формируется; но на уровне повседневной жизни логическое мышление равно эффективно у жителя Экваториальной Африки и у европейца.
П. Жане - другой представитель французской школы - полагал, что развитие умственной деятельности и усложнение форм мышления происходит под влиянием практических задач, которые решает индивид в процессе своего сотрудничества с другими индивидами. Ж. Пиаже, учившийся у Жане, акцентировал роль общения и языка, полагая, что развитие речи идет от диалога с другими и с самим собой (так называемая эгоцентрическая речь) к интериоризации, то есть перемещению этого диалога вовнутрь.
Итак, по крайней мере представители французской школы в известной мере логично объясняли "те процессы, которых у крысы нет", и Выготский, таким образом, думал и писал вполне в русле главных идей определенной части своих современников и непосредственных предшественников
Однако не все современники Выготского были готовы принять сказанное выше в качестве объяснений. В частности, для американской школы и во многом - немецкой (и не только Вундта, но и последователей гештальтпсихологии) отправной точкой для любых выводов мог быть только эксперимент. Но ведь действительно трудно найти экспериментальную парадигму, позволяющую достоверно изучать именно мышление! Отсюда характерные как раз для американской психологии попытки экспериментального моделирования высших психических функций с помощью более элементарных, доступных для экспериментального изучения. Это и дало основания для остроумного замечания Тульвисте, что, в отличие от человека, у крыс нет ни культуры, ни истории.