Мы живем в денежной культуре, как сказал первый институциональный экономист Торстейн Веблен в блестящей книжке «Теория праздного класса», опубликованной в 1899 году[5]. А что значит денежная культура? Отец и открыватель капитализма Карл Маркс сказал, что деньгам свойственно противоречие между качественной безграничностью и количественной ограниченностью. На деньги как всеобщий эквивалент вы можете купить все что угодно, и в этом смысле любое количество денег для вас недостаточно – вы все время хотите расширения. Если в основе ценностей и поведенческих установок лежат деньги, то возникают особые поведенческие установки, от которых очень трудно отойти – как на макроуровне от идеи экономического роста, так и на микроуровне. То, что описал Веблен, – демонстративное потребление: попытка продемонстрировать статус через постройку добротного дома – на селе, или через драгоценности, которые жены надевают в театр, – для среднего класса, или через пиры, которые задают много мигрирующие рабочие (им проще всего закатить пирушку, чтобы продемонстрировать свой статус на новом месте) – это постоянная попытка показать свою платежеспособность, включенность в денежную культуру. Поэтому с экономическим ростом мы продолжаем жить как с основной идеей, понимая недостатки этой идеи и важность устойчивого развития.
Дальше я попробую показать, как от идеи экономического роста и институтов наука за последние несколько десятилетий пришла к тому, что надо говорить еще и о культуре – о ее значении и воздействии на институты и экономический рост.
Но начнем с традиционной пары – институты и экономический рост. Собственно, гипотез может быть две: либо сначала экономический рост, который потом закрепляется институтами и становится устойчивым, либо сначала институты, которые дают экономический рост и делают его устойчивым. Первую гипотезу выдвинул Сеймур Липсет как гипотезу модернизации еще в 50-е годы ХХ века[6]. Идея Липсета была проста, понятна и казалась истиной. Сначала – любой ценой экономический рост, потом результаты экономического роста надо более или менее равномерно распределить и поднять образование населения. В итоге образуется средний класс, средний класс предъявляет спрос на демократию, и всё – институты начинают закреплять экономический рост. Но так получается не всегда! Средний класс не всегда предъявляет спрос на демократию. В Веймарской республике в Германии был средний класс, но он предъявил спрос на нечто другое – на тоталитаризм, голосуя за нацистскую партию.
Другая последовательность тоже оказалась неочевидной. Вроде бы, если начинать с демократии как определенной формы политических институтов, а ей соответствует форма экономических институтов (об этом много последние годы писали Д. Аджемоглу и Д.А. Робинсон[7]), тогда люди хотят экономического роста, они хотят жить лучше, больше получать, иметь большие возможности, и демократия должна вести к экономическому росту. Но, опять же, не всегда получается именно так. Не будем брать демократизацию 90-х годов ХХ века в России или нулевых годов на Украине – посмотрим на менее болезненное: что произошло с Египтом? В Египте до революции на площади Тахрир было авторитарное управление, маршал во главе страны, «Братья-мусульмане» в тюрьме, и при этом была достаточно процветающая экономика с сильной туристической индустрией. Потом – революция, распад экономики. Пройдя через все это, к чему пришел Египет? Да к тому же, от чего ушел: маршал во главе страны, «Братья-мусульмане» в тюрьме, режим авторитарный, а не демократический, но при этом экономика сильно пострадала. Оказывается, при демократизации экономика может идти вниз, а не вверх. Есть догадки, что нужны особые институты для того, чтобы этого не происходило.
Наши соотечественники В. М. Полтерович и В. В. Попов писали о том, что, чтобы демократизация дала положительные экономические результаты, экономический рост, нужны независимые суды и качественная бюрократия[8]. Качественную бюрократию, наверное, можно сделать, но независимый суд – явление, уже во многом связанное с ценностями и поведенческими установками как судей, так и тех, кто пытается влиять на этот суд.
Количественные исследования, которые очень распространились, особенно с начала XXI века, показали, что обе последовательности не только неочевидны, но и не подтверждаются. А что подтверждается? Наличие третьего, неизвестного, не-выявленного фактора. И вот этим фактором очень многие как на Западе, так и у нас стали считать культуру. В западной науке об этом стали писать Д. Норт, Дж. Уоллис и Б. Вайнгаст, у нас – Евгений Григорьевич Ясин и Виктор Меерович Полтерович, и началось обращение к фактору культуры как тому фактору, который надо включить в расчеты и исследования. Этот третий неисследованный фактор должен превратиться в часть экономических формул.
7
Аджемоглу Д., Робинсон Д.А. (2015). Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты. М.: АСТ. Acemoglu D., Johnson S., Robinson J. A., Yared P. (2008). Income and democracy. American Economic Review, 98(3), 808–42.
8
Полтерович В. М., Попов В. В. (2007). Демократизация и экономический рост. Общественные науки и современность, (2), 13–27.