К стайке девушек — плотной, сжавшихся в комок в кольце из недобрых взглядов. Трое или четверо — не поймёшь, стоят густо, спиной к спине. Оборванные по подолу юбки, спутанные волосы, взмыленный, запыхавшийся вид — похоже, те, что бежали от дракона по полю. У Эрвина глаза распахнулись, парень замер, даже забыв на миг про педали и руль. Машина и так ползёт, а там впереди… Вождь повернулся к спасённым, что-то проговорил, сурово нахмурив брови. Согласно закивали головами старики. Механически, подобно игрушкам-болванчикам. Кто-то заплакал. Навзрыд. Одна шагнула вперёд — резко, вдруг, брызгами ливня разлетелись по плечам смоляные чёрные волосы. Заговорила — быстро, глотая слова. Чертов переводчик в ухе выдал беспомощный хрип — Эрвин, не глядя, смахнул его с уха. Чужой голос метался, звенел и бил в уши крыльями вспугнутой птицы. Вождь засмеялся. Хриплым, лающим смехом, массивная челюсть мотнулась вверх, потом вниз. И ударил. Несильно, лениво шевельнув рукой. Белая трость описала в воздухе полукруг. Девушка упала. Колокольчик затих — оборвался всхлипом на переливе.
— Ты что творишь, урод! — Эрвин заметил вдруг, что кричит. Резко, не выбирая выражений. А ноги выжали одновременно сцепление и газ, движок бэхи взревел в тон словам — лютым, яростным зверем. Вождь отшатнулся. Мелкой дрожью — перья на его голове. Дернул челюстью, будто собираясь что-то сказать. Эрвин еще подумал, что челюсть у того знатная, бить будет удобно, не промахнешься. Что с правой, что с левой, а лучше с обеих. Ибо… Из задних рядов — короткий, сухой стук. Металл о металл. Передернутого затвора винтовки — сдали нервы у воина в задних рядах. Глухо взревел движок. На соснах — снайперы, в драке — шансов нет, но напугать, может быть, удастся. Рычащая, упрямо ползущая вперед бэха, вся, от колес до антенн — в черной драконьей крови напугать могла.
Говорят, когда драконы были большие, а люди — маленькие, давно, до тех времён, когда крестовые ещё не пришли со звезд и воины ходили на охоту с луками, вместо винтовок — при великом предке законов было всего три. И дедов-законников не было, столб посреди деревни стоял, а на нем три закона великого предка рунами вырезаны. И место на том столбе оставалось, иначе Уго-воину негде было бы имя любимой вырезать. Рассердился великий предок тогда и столб на небо забрал, чтоб неповадно было. И законов с тех пор развелось столько, что все вырезать — деревьев в туманном лесу не хватит, одни пеньки останутся. И все, что ни возьми — древние, да справедливые, старейшины, вон, даже кивать устали, вождю вторить, «да да» говорить. А тот и рад — льет речь, заплетает. Если бы он так прицел брал, как слова складывает — не летать дракону над деревней. Курец он драный, как крестовые люди говорят. Надо было к ним уходить, когда звали.
А теперь…
А теперь в петлю те речи сливаются. Мне. Да подружкам моим. Если послушать что вождь говорит, я закон нарушила. Древний да справедливый, старейшины подтвердят, если не устали. Нельзя, де в полдень по полю ходить, под солнцем, беду искать да тварь крылатую на деревню приманивать. А как не ходить, если надо? Да и драконы те уж и не летают почти. Вот, как крестовые люди винтовки нашим воинам продали — так и не летают. А теперь, я с подружками, виновата кругом, выходит. Ой, как люто виновата, вождь говорит. Кругом.
А вождь, собака, руки к небу поднял, предком великим поклялся, да приговор объявил. Штраф. Сотня крестовых лаков. Воинам, стае его верной, на патроны. Не позднее вчерашнего дня.