Наименьшим объективным значением обладают нормы приличия, вежливости, моды и т. п. Это — своего рода мелкая нравственность внешних манер и наружности людей; она и фетишистична, как настоящая нравственность, и так же стихийно охраняется коллективом, классовым или групповым, посредством его общественно мнения. Назначение подобных норм состоит в том, чтобы организовать обыденное общение людей с наименьшими трениями, с наименьшими противоречиями — вещь особенно важная в эпоху крайнего разнообразия специальностей, интересов и наклонностей. Условные манеры и условная внешность, объединяя разнородные в других отношениях элементы, создают некоторое предварительное настроение для их взаимного внимания и взаимного понимания.
Вся нормативная область культуры отличается, как видим, особенной ясностью и несомненностью своего объективного социального значения. Самое понятие «нормы» говорит о регулировании, т. е. организующей деятельности. Некоторое затемнение вносится только фетишизмом норм; однако и он маскирует главным образом их происхождение, а не их жизненную роль.
Против изложенного здесь — по необходимости сжато — понимания духовной культуры возможны два основных возражения. Первое состоит в том; что нельзя культурные формы рассматривать всецело как организующие социальную жизнь, потому что на практике они обнаруживают нередко и прямо противоположную функцию — дезорганизующую. Сущность второго возражения та, что духовная культура, во всяком случае, не только организует жизнь людей, что ее значение шире — она также украшает жизнь. Оба возражения имеют за собою известную сумму фактов, но основаны на недостаточном их анализе.
Совершенно бесспорно, что, напр., капиталистическая городская культура разлагает старую семью, дезорганизует старые корпорации цехового типа, разрывает многие, прежде весьма прочные связи между социальными группами. Не менее бесспорно и то, что, напр., католицизм — крупнейшее культурное явление — был в эпоху своего упадка величайшей разрушительной силой в жизни общества, и в некоторых странах глубоко дезорганизовал производительные силы. Но каким образом и могли бы новые культурные формы организовать общество, не разрушая старых форм, в которых оно было организовано? И каким образом старые, отживающие культурные формы могут сохранять и поддерживать свою организующую роль, как не разрушая и не дезорганизуя развивающиеся новые формы жизни? Это — элементарная логика жизни. Если «разумное стало нелепым, и благо во зло обратилось», т. е. организация перешла в дезорганизацию, то понять происхождение и смысл обоих стадий явления можно только исходя из его первоначальной, положительной функции, потому что только благодаря ей оно вообще могло развиться. Так и в биологии объяснить генезис какого-нибудь ненужного или даже вредного организму «рудиментарного» органа, атавистического инстинкта удается только тогда, когда найдено его прежнее, полезное значение в борьбе за жизнь.
Другая точка зрения: духовная культура украшает и возвышает жизнь, — отнюдь сама по себе не противоречит действительности, но также и не объясняет ее. Бесспорно, все, что вносит в социальную жизнь гармонию, стройность, что связывает разрозненные элементы — все это также ее украшает и возвышает. Но развитие духовной культуры — процесс тяжелый и длительный, глубоко преобразующей человеческое существование — может определяться лишь объективными условиями жизненно важного характера. Следовательно, из «украшений» жизни сохраняются и развиваются те, которые укрепляют ее и усиливают в каких-либо отношениях; а она укрепляется и усиливается тогда, когда ее элементы организуются шире и прочнее[8].
Не так давно одним или двумя критиками против всего защищаемого мною миропонимания был выдвинут упрек в односторонности, а именно в пристрастии к «организации»: у Богданова — говорят эти критики, — вечно кто-то что-то организует, или что-нибудь организуется. И действительно, сущность эмпириомонизма состоит в том, чтобы рассматривать все явления мира, как процессы организации-дезорганизации. У нас здесь нет места для выяснения того, односторонняя ли эта точка зрения, или напротив, эклектичное и дуалистичное ее отрицание. Но по отношению ко всей области жизни ее законность и обязательность бесспорна — на ней основана и вся современная биологическая теория развития, и социально-научная. Поэтому бесспорна также ее применимость к явлениям «духовно-культурной», идеологической жизни.
Мы знаем, что современное общество заключает в себе исторические наслоения трех классовых типов; отживающие классы феодальные; преобладающие — почти во всех цивилизованных странах — классы буржуазные; наконец растущий в непрерывной борьбе с теми и другими рабочий пролетариат. Далее, нам известно, что в классовом обществе вопросы культурного прогресса не могут ставиться с точки зрения социальной системы в целом, потому что у нее нет культурного единства, потому что тенденции культурного развития для различных ее классов несходны и противоречивы; а следовательно, вопросы эти должны решаться именно по отношению к социальным классам, как отдельным жизненным единствам. Теперь же мы раскрыли практическую сущность духовной культуры, как системы социально-организующих форм: в этом, очевидно, лежит и объяснение различия культурно-классовых тенденций; естественно и понятно, что коллективы, различные по всей совокупности условий своего существования, равно как и по своим интересам, по своим стремлениям, нуждаются для своей организации в несходных формах культуры. Попробуйте, напр., представить себе пролетариат машинного производства организованным на основе наивно-религиозного мировоззрения старых феодальных формаций, или на основе буржуазной доктрины о свободной конкуренции личностей: объединение было бы никуда не годным, потому что его связующая форма непрерывно подрывалась бы и разрушалась в первом случае влиянием научной техники ежедневно труда, во втором случае — потребностями ежедневной экономической борьбы. Не всегда, конечно, соотношение культурной формы с практическими содержанием так просто и ясно, как в этом примере, — но при достаточном анализе оно всегда может быть обнаружено, как реальное соответствие или противоречие.
Нам надо исследовать культурные задачи нашего времени. Должны ли мы для этого становиться на точку зрения поочередно каждого из существующих классов, считая, что у каждого из них есть особые такие задачи? Или они на деле концентрируются в одном каком-нибудь классе? Первая постановка вопроса сначала кажется наиболее логичной и объективной. Но необходима ли она, со всей ее сложностью?
Бесспорно, что и классы отживающие, каковы теперь остатки феодальной аристократии, а также феодального крестьянства, отчасти мелких ремесленников, живут своей особой культурной жизнью, разрешая в этой области, сознательно или нет, свои отдельные задачи, организуясь для своей социальной борьбы. Но самая эта борьба реакционна; смысл ее состоит в том, чтобы удержать и по возможности даже вернуть социальное прошлое, противодействуя укреплению тех общественных сил и форм, которым принадлежит настоящее, и, разумеется, еще более тех, за которыми будущее. Восстановление древнего благочестия и веры в авторитеты, обуздание дерзкой мысли, реставрация абсолютизма и т. под., — таковы культурные цели реакционных классов. Но будет ли правильно назвать их задачами нашей эпохи? Очевидно, нет. Они противоположны всему историческому развитию нашего времени.
Хорошо, — скажет читатель, — я согласен, что культурные, или, пожалуй, антикультурные поползновения отживающих элементов не входят в наш сюжет. Но тогда надо признать, что задачи нашей эпохи — это задачи господствующих теперь классов, т. е., говоря вообще, капиталистической буржуазии; ибо она больше, чем кто-либо, представляет собою настоящее.
Так ли это? В историческом процессе настоящее, взятое не как момент, а как система преобладающих сил и форм, имеет всегда две стороны; одна обращена против остатков прошлого, другая — против зародышей будущего. Таковы и культурные тенденции господствующих классов. Они должны организоваться, с одной стороны, для того, чтобы подавлять и разрушать враждебные им пережитки прошлого, с другой стороны чтобы отстаивать себя в столкновениях с растущими элементами будущего, поскольку эти последние в свою очередь стремятся к господству. Из двух линий борьбы первая прогрессивна, скорее, однако, в отрицательном, чем в положительном значении слова, — она сводится к устранению препятствий на пути развития. На такой основе не может уже возникнуть новых культурных задач широкого обще-социального масштаба: главные победы буржуазной культуры над феодальной одержаны, их исторический конфликт разрешен в его целом, остаются частности, — да и по отношению к ним исход спора заранее не допускает сомнений. Борьба против клерикализма, против юнкерства, в отсталых странах, — также и против абсолютизма — для всего этого давно выработаны идеологические формы, новых принципов духовной культуры все это дать не может.
8
Не случайно греческий язык — язык великой философии — обозначает понятия «украшать» и «организовать» одними и тем же словом Κοσμειν. Украшающее творчество, конечно,