Первый офицер. Я заявляю решительный протест против того, что должен назвать неприличным проявлением сентиментализма.
Третий офицер. Но все, что рассказывал нам актер, действительно произошло или это только театральная условность?
Курт. Но о чем вы говорите, господин офицер? Конечно же, речь идет о событиях, которые действительно имели место. Если бы они не произошли, нас взволновали бы не они, а то, как о них рассказано. И мы были бы в таком случае жалкими эстетами. А тут же настоящие зрители настоящей трагедии. Театр, господа, состоит из слов. Но за словами стоят события.
Первый офицер. Если события, о которых рассказал нам этот человек, действительно произошли, тогда почему его не арестовывают?
Курт. Справедливое требование. Этот человек будет осужден, вернее, он уже осужден. Но приговор не будет приведен в исполнение, пока не завершится культурный эксперимент.
Третий офицер. В конце концов это надоело. Мы здесь уже два часа, мы слышали всех, кроме Эдипа. Допустим, что все это только преамбула. Но можно спросить, когда же наконец начнется настоящая трагедия?
Курт. Она не начнется.
Третий офицер. Но почему?
Курт. Потому что она почти окончена.
Третий офицер. Как окончена? Когда? Каким образом? Не понимаю.
Курт. Вполне естественно. Публика и не должна ничего понимать раньше, чем наступит финал. И вот теперь первое: Саул, ты знаешь, кто тот солдат, которого ты убил во время попытки бежать?
Саул. Нет, откуда мне знать?
Курт. Вынесите на сцену труп.
Два охранника волочат труп в форме солдата СС. Это пожилой человек, маленький, щупленький, форма эсэсовца ему явно велика, не с его плеча. Охранники подтаскивают труп к Саулу, бросают у его ног, уходят. Саул смотрит на труп.
Саул (медленно). Но это… мой отец…
Курт. Да, Саул, речь идет именно о Самюэле, шестидесяти пяти лет, бывшем ювелире, имевшем магазин на главной улице нашего города. Теперь ты отдаешь себе отчет, какое чудовищное преступление ты совершил?
Саул. Мой отец.
Курт. Да, повтори, Саул, и ты окончательно поймешь, что ты — отцеубийца.
Саул. Мой отец не должен носить эту форму. (Наклоняется, чтобы снять фуражку с трупа. При этом движении охранники хватают его и крепко держат).
Курт. Нет, Саул, спектакль требует, чтобы труп твоего отца оставался в форме эсэсовца. Но твое намерение вполне понятно. Ты хочешь раздеть его, чтобы показать нам, что это действительно твой отец. Твой отец, которого ты убил тремя пистолетными выстрелами. Молодец, Саул, это тоже является составной частью спектакля. Этим жестом ты подтвердил, что речь идет именно о твоем отце, а не о каком-нибудь несчастном немецком солдате.
Саул. Это ты, Курт, убил его. После Уллы убил и моего отца.
Курт. Ты прав, это я убил, твой Рок. Но поскольку Рок нельзя обвинять, так как он непостижим, загадочен и неповинен, то это ты и только ты убил Лаия, то есть своего отца Самюэля. Помнишь, Саул? Эдип оказывается на перекрестке трех дорог и видит телегу со старым кучером, который правит ею. Телега движется навстречу Эдипу и преграждает ему путь. Эдип в гневе ударяет старика. Тот в свою очередь бьет его. Тогда Эдип одним единственным ударом убивает старика. Все, Саул, точно так же, как произошло некоторое время назад: старик в форме солдата-эсэсовца преградил тебе дорогу и ты убил его. Этот старик, Эдип, был Лаий. Этот старик, Эдип, был Самюэль. А теперь, господа, продолжим представление мрачной трагедии «Эдип-царь». Идем дальше. Пусть войдет Вепке.
Вепке (входит, останавливается по стойке «смирно» перед Куртом).
Курт. Вепке, мой дорогой Вепке, расскажи-ка, как ты обманул еврея.
Вепке. В том, что касается отца, господин комендант, или же в том, что касается матери?
Курт. Оба эти аспекта трагедии Эдипа представляют исключительное значение. Но будем придерживаться того же порядка, что у Софокла.
Вепке. Объясните, господин комендант, как понимать — Софокла?
Курт. А, я забыл твое оправданное, но полезное невежество. Я хочу сказать — начнем с отца.
Вепке. Это было очень просто, господин комендант. Заключенный Самюэль, отец заключенного Саула, прибыл в лагерь примерно через неделю после того, как сюда был доставлен его сын. По приказу господина коменданта он был помещен в изолированный барак. И ему было сказано, как и сыну, что он послужит человеческим материалом для научного опыта, естественно, заключенный Самюэль был убежден, что речь идет об операции. И был поэтому охвачен ужасом, жил в постоянном страхе. Кроме того, по приказу господина коменданта с ним обращались хуже, чем с сыном, даже очень сурово для того, чтобы усилить страх и желание избежать пыток.