Если бы Соломин не вывез батарейную аппаратуру, то командира батареи, Солженицына, могли отправить под трибунал: сам вышел, а матчасть бросил. Вот отсюда - "по гроб жизни благодарен". Да что-то эта благодарность ни в одной из его книг до сих пор не прорезалась. Может, потому, что пришлось бы тогда и про себя всю правду рассказать? Впрочем, есть свидетельство самого Солженицына: его повесть "Адлиг Швенкиттен": "о боях в Восточной Пруссии; о выводе моей батареи из окружения в ту ночь", - пишет Солженицын. Подзаголовок - "суточная повесть". Подавали бывало и в харчевнях и в ресторанах суточные щи, знатоки особенно ценили их. Но "суточная повесть"... Это, видимо, какой-то новый литературный жанр, проще сказать - литературная разблюдовка. Ну, да хоть горшком назови... А написана повесть так слабо, так примитивно (но не без изысков: "рыгнуло орудие"), что поверить невозможно, что это писал тот же человек, который когда-то написал "Матренин двор". Впрочем, ничего неестественного тут нет. Еще Голсуорси отмечал: с годами чернила в чернильнице густеют. Этому подвержены многие писатели, исключая, разумеется, гениев. Лев Толстой под конец жизни, уже решив твердо не писать "художественное", все же не смог удержаться, написал повесть "Хаджи Мурат", которой в этом году исполняется столетие. Надо полагать, столетие отмечать не будут: она сегодня еще более злободневна, чем в ту пору, когда он ее создавал. Но у нас не про Толстого речь, совсем не про Толстого: масштабы иные. А для начатого разговора важно не то, что повесть написана примитивно, а то, что написана она не из боя, не непосредственным участником, это сразу чувствуется, а с достаточно большого отдаления от места действия. Потому так все и не зримо. И никакая звукобатарея там и близко не присутствует, ничего про нее нет. Но вот в списке представленных к награде, который приведен в конце повести, "звуковик", т.е. командир звуковой батареи, тут как тут. "За успешный же вывод батареи из окружения 27 января 1945 года в Пруссии я был представлен и к ордену Красного Знамени, как еще несколько наших бригадных офицеров - но 9 февраля настиг меня арест - и меня успели вычеркнуть из наградного списка", - пишет он в той же статье "Потемщики света не видят." Это пишет восьмидесятипятилетний человек, отмеченный всеми мыслимыми знаками отличия, пишет, что за свое присутствие на войне он что-то еще недополучил... Соломин случайно оказался свидетелем его ареста: "Капитан Солженицын? Вы нам нужны. Он к ним подошел. Дальше какой-то короткий тихий разговор и потом: "Проедемте на КП бригады." Выходят. Я следом. Во дворе "эмка". Садятся, уезжают. Не знаю, что меня толкнуло, но я почему-то сразу понял: это - "СМЕРШ" и дело политическое. Побежал к батарейной грузовой машине - знал, что там, в кузове, лежит черный снарядный ящик, в котором Солженицын держал свои записи и книги. Ящик схватил, отнес в лес и содержимое стал быстро перекладывать в свой вещмешок. Вещмешок был со мной все время, после войны я все, что тогда спрятал, отдал Наташе."
Ну, знаете, на это не каждый бы решился, "СМЕРШ" витал над нами, как смерть черная, он и учрежден был Сталиным для того, чтобы свои боялись своих больше, чем врага. "Илюша тогда, по сути, спас Исаича. Он успел спрятать (или частично уничтожить) личные записи, книги, в том числе и трофейные, которые Исаич из любопытства подбирал. Если бы это попало в руки следователя, еще вопрос, как бы все повернулось." Это свидетельствует двоюродная сестра его первой жены Натальи Решетовской, которой Соломин отдал после войны вынесенные им и сбереженные бумаги. Бумаги сберег, себя не уберег: вслед за своим командиром угодил туда же, в ГУЛАГ.
Естественно, что интервьюер спросил Соломина: "В одной книге про вас пишут, что вы были ординарцем Солженицына."
- Ординарцем я не был, характер неподходящий. Ординарцем у Солженицына был Захаров, из Ташкента. Он Исаичу и лейтенанту Овсянникову готовил."
Тут только руками разведешь: с удобствами пребывал на фронте капитан Солженицын. Жену привезли: "Вы же поймите: война, - оправдывает его Соломин, - мужчины четыре года женщин не видят..." Что ели солдаты, он, "отец-командир", не ел, ему ординарец отдельно готовил. Это насколько же надо не считать за людей вверенных тебе солдат, чтобы брезговать есть то, что они едят. А ведь среди них были Иваны Денисовичи, не в книге, в жизни. И они все это видели, знали. И не стыдно. "Просто Александр Исаевич держал себя на отдалении от всех."
"Сержант Соломин и капитан Солженицын". Соломин воевал с первых дней, дважды ранен, брат убит на фронте, мать, отца, сестренку немцы уничтожили в Минске, как уничтожали всех евреев. Солженицын призван в армию (повторим: не сам добровольцем пошел защищать родину, военкомат призвал исполнить долг мужчины и гражданина) аж в октябре 41-го года. Немцы уже подходили к Москве, судьба России решалась, он продолжал преподавать детям математику в школе, в глубоком тылу. И когда под Сталинградом шли бои, там по нынешним подсчетам погибло у нас более двух с половиной миллионов человек, он все еще был в тылу, в обозе, во втором или даже в третьем эшелоне. И вот этот человек судит, кто воевал, кто не воевал. Ну, да хватит. Каюсь: и я поначалу помогал творить из него кумира, хотя, разумеется, главный творец он сам. Я уже и тогда кое о чем начинал догадываться, но гнал, гнал от себя дурные мысли. У Твардовского есть в "Рабочих тетрадях" про то, что я и другую сторону этого человека видел, мы о многом говорили откровенно. Но талант и человеческие качества вовсе не всегда в одном сосуде, и великие в обыденной жизни бывали далеко не ангелы. Если б только об этом речь! Никогда в период гонений я не сказал и не подписал ни единого слова против Солженицына, а вымогали это различными способами. Нет у меня и теперь намерения "опорочить его как личность". Да и никто не способен это сделать так, как делал на протяжении лет и сделал он сам: литература - опасный род занятий, пишешь про кого-то, а сам ты виден на просвет. Интересное совпадение, между прочим: у человека, призвавшего жить не по лжи, в самом корне фамилии - ЛЖЕ. СоЛЖЕницын. Впрочем, все это уже - прошлое. Холодная война, будем надеяться, кончилась. Устарело в значительной степени и ее орудие.