Василиса и не помнила, чтобы кто из сельчан ходил сюда за божьим советом или отпущением. Один из помещиков, владевший церковью, усадьбой и доселе работающей фабрикой, вырастил у церквёнки насаждение лип. И сейчас, в пору цветения, было здесь сладко-сладко, медовой негой напилась местность. Но Василиса задыхалась: дребезжало где-то в лёгких желание выкурить ещё…
Она не спускалась, а почти бежала прочь от церкви по обломанным ступенькам вниз по холму.
Отсюда до школы недалеко было. Пешком – минут десять. Хватит, чтобы согнать запах табака и духовного разложения. Так вдруг передёрнуло, что тонкий каблук сиротливо скрипнул и чуть не отломился. Только дураку взбредёт таскаться по полянам да заброшенкам на каблуках. Дураку и ей.
Июль задавался жаркий и тяжёлый, деревня Тупики оказалась словно под душным, вонючим мешком. Другой бы оделся полегче, посвободнее. Но не Василиса. Чёрные пиджак и юбка в классическую белую полоску. Ей иногда эти полоски мерещились змеями или ящерами. Но лишь иногда.
По грунтовой дороге у холма с церковью катился щебень, оседая на недавно вычищенных туфлях.
По правую руку разлегся сытно-упитанный бок деревеньки: резные наличники один другого пышней, палисадники с крашеными заборчиками. Все как на подбор. Такое только с южной стороны Тупиков, а ближе к речке, к северной стороне, мало кого заботило благоустройство, там попрактичней и постарее люд обитал.
Звонко цокнуло копыто, обнесло дорогу пылью: отурил на своем гнедом жеребчике Яшка, местный жидюга, самый рвачистый из рвачей. Хуже Лота, отнявшего у Авраама половину имущества, вёл он себя. На вкус Василисы шибко хлыщеватый хлюст. Однако ж красивый, змеина сякой.
Пока все деревенские ловили рыбу в Тупиковой речке без особого успеха, Яша каким-то образом наяривал крупный улов. Казалось, в их речушке, обмелевшей и илистой, нечего ловить, кроме водоросля да удручения, но Яшка доказывал обратное. Будто договорился с чертом каким и так орудовал самоловом, что ясно было: не истомилась, не издохла ещё рыбина в мелководье. И хоть лес их был организован как охотничий заповедник, но Яша и тут умудрялся браконьерствовать. Ладно бы один, но поговаривали, что лапу на местное зверьё положил и участковый. И так они вроде бы спелись вдвоём, что никакой охотнадзор не страшен им был: прикрывались «специальными» операциями полиции.
Отец Яши был украинец, и почти всё детство Яша провёл на Украине. Только мать русская была и после смерти мужа как-то подсуетилась, забрала сына или навроде того. Соль в том была, что Яша, сколько ни жил в Тупиках, так и не обрусел, сыпал взрывным «г».
– Здорова, панна. – Яша пружинисто опрокинул ногу через седло, спрыгнул, обдав Василису смесью пота и пыли. – Шо це в домишке твоем делаца? Шо дела твои?
Сильный акцент его непременно отдавался у Василисы учительским желаньицем хватануть по губам линейкой или строгим нареканием по ушам. Но линейки под рукой никогда не оказывалось, а язык не поворачивался сказать лишнего.
– Какого надобна молчишь? – взыскательно сверкнули его черемуховые глазёнки.
– Варнак ты. Чего с варнаком мусолить?
– Об житье. Я с пожни иду. – Как в доказательство, с его грязной ручищи спрыгнул колосок сена. – Почали мы зирнофку5. Хорошо пойдёт, скотина сыта будет.
Василиса промолчала, хотя едкие слова так и рвались наружу, для успокоения она мысленно пересчитала апостолов.
– Эх, панна, нелюдима ты. Знаешь об том?
«О святой, верховный апостол Павел!»
– А хучь нелюдима, так любо красива, – продолжил Яша и провёл ладонью по рыжеватой щетине.
Дело известное – её одну в деревне со слабым воздыханием и полыхающей надеждой называл он важно и иноречно «панна». Не «Эй, Силиса!», как привыкли местные. Сама только Василиса не знала, что больше это «панна» пробуждало внутри – блудливый пожар или пристыженный холод.
Губы Яши растянулись в самодовольной лыбе, лоснясь и блестя на солнце, как налитые ягоды.
– Мужа тобе надобно. Храсивого, рухастого и мозг’лявого. Знаешь таког’о? Не знаешь, ага. А я знаю. – И выпятил грудь, как герой войны на параде. – И тобе, панна, гоже знать. Вот он, всем мужам муж.
– Как нужен будет неочесливый варнак, так и жди, призову.
Яша насупился.
– Я может, и варнак, да всяко лучше варнаком быть, чем дармоедкой.