– Это я-то дармовщиной живу?!
– Так не я ж. Тобе ж на роду учителкой быть. А все учителя ток и знают, шо живут с кармана ученей и ребятишкиных родаков. Срамно, панна, срамно.
– Чего же тогда повадился за дармоедкой бегать?
– А вот кохаю я дармоедок.
Конь согласно фыркнул. Василиса промолчала. Жара наливала жгучая, катила пот по вискам.
«Помоги нам и удержи нас от потопления во страстях…»
– Ты не катай злобу, панна. Подь ко мне вечером щуку отведать. Вкусная щука, нахлыстом сорвал.
– А панны щук не едят, они стерлядь любят.
Яша хохотнул, пригладил ус:
– Так панны примеру земляков следуют, блюдут мир на селе. Сег’одня земляки соберутся у бабки Пантелеймоновны. Как жо их мирить без тобе? Так шо приходи, дюже рад буду.
Василиса кашлянула, прочистила горло для отказа, но тут конь так сильно дёрнул хвостом, хватанув её по причинному месту, что Василиса подпрыгнула. Яша потешно захохотал.
– Вишь, вот и Рябчик мой не примет отказу. – Яша ушёл вперед, покручивая ус, ведя под узды старого, но еще ретивого конягу Рябчика.
«…Запрети всем врагам, борющим меня, и сотвори их как овец, и смири их злобные сердца…»
Василиса упорно смотрела в спину Яше, сверлила молитвой нечестивую его душонку. Он споткнулся, разжал узды и полетел, рассекая густо взлетевшую пыль. Рябчик смиренно и равнодушно глядел, как он распластался на дороге. Василиса предостерегла себя от дурной усмешки и молча ушла вперед, ловя краем уха грязную брань.
Слова Яшкины о том, что вся деревня вечером соберется, преследовали её до самой школы. Не зря народ собирается, не просто поболтать. Дела творятся и молву за собой тащат. Будут обсуждать застройку Тупикового леса, пить за отваждение городских нехристей и их исподних машин. И дара Божьего не надо, чтобы предсказать это. Ну да пусть, пусть.
Школа их, маленькая, кирпичом выложенная, была двухэтажная и такая уютно-одомашненная в посадках тополя, таинственная в покрывале застывшего пуха. Стояла школа у окраины Тупиков, поближе к дороге в соседнее село.
В дверях, обновленных, помытых, вычищенных от ржавчины, буйствовал запах солярки. Верный знак, что охранник на месте.
Одинокий холл: стены – больничного зелёного оттенка, пара заново прилаженных скамеек да нестираемые, но истёртые советские плакаты. Каждый – как на подбор – провокационный и нравоучительный. Как то: «Баловали с детства сына: «Ах, как мил, умён, пригож!» – Вот и выросла дубина… Что посеешь, то пожнёшь!»
Родители из года в год требовали что-нибудь сделать с этими плакатами, всё на какой-то мифический ремонт сбрасывались. Только ни ремонтом, ни плакатами никто так и не собирался заниматься, и родители сами с усердным пылом оттирали престарелые надписи и картинки. Только те, словно бы в назидание, вросли в штукатурку, и как ни мусолили щётки – избавиться от советщины не могли.
Охранник посмеивался, мол, никогда не найдётся мужик, который купит краски да замалюет такую «гадкую моральщину», сам-то он этим ни в жизнь не займётся. Оно и верно, что «гадкую»: нравственность сильнее глаз режет, чем непотребство. Пять лет преподавания дали ей это знать сполна.
В кабинете директрисы, как всегда, было тепло и надушено. Настоящий рай цветочника: на подоконнике герань раскачивала увесистыми головками, рядышком засела узколистая традесканция, бледная и серая на фоне жгучих звёзд соседки пуантесии. В углу сбоку от шкафа вился мастистый папоротник.
Очкастая сухопарая старушонка с густо-седым облаком волос терялась посреди всего этого великолепия за простеньким буковым столом.
– Как же это вы умудрились, Василиса Петровна? – с ходу начала Гертруда Парамоновна. Василиса внутренне напряглась. – Отработка в самом разгаре, а вы не у дел. Все учителя задействованы, но в этом году лодырничать нежданно-негаданно порешили вы да Пузочёсов. Волшебное у нас, что ли, лето?
– Я и не думала отлынивать, Гертруда Парамоновна. – Василиса выдержала форменную паузу. – Дети отлично без меня справляются. Мне только направить их достаточно, а дальше – всё сами. Не маленькие, восьмой класс уже.
–Так и вы не маленькая, Василиса Петровна. Что мне, каждый раз вам об обязанностях напоминать? У школят явка на отработку строго обязательная, и у вас так же.
– Если дело только в этом, я всё сделаю и приду завтра. Но показатели говорят сами за себя. Эффективнее детям раздать обязанности, полномочия и дать самим распоряжаться собой.
– Ох, и навернула. Лучше б также активно приходила и работала, как с языком чешешь. – Старушка ощупала морщинистый лоб. – И как это ты, позволь дознать, выпытала, что эффективность работы у них выше, когда тебя нет?