Вместе с братом они разулись. По старой указке отца верили, что так земля лучше чувствуется, что её силу можно впитать. К тому же здесь всегда было мягко – почва приятно-тёплая, как мякиш.
– И не скажешь, чтобы горело что… – Игорь задумчиво мял траву пальцами ног. – Всё по-старому. И ничего не тронуто.
– Так не эта часть горела, – строго отрезала Василиса. Мысленно дала себе пощечину: вот тебе и сестринская поддержка…
– А всё равно. Гарь не чувствуется. Что есть хорошо. И кстати, бензином тоже не несёт. А вот когда здесь вся строй-команда, так задохнёшься. Но лес чистится. Борется.
Василиса слабо прыснула в кулак.
– Все тебе смеяться, Васютка, – он устало сощурился. – Только всё теперь пойдёт не так…
Десять непобедимых казней обрушились на Тупики.
Дошли до дуба. Он был таких несравненных размеров и так почитался любым поколением местных, что никаких других имён и прозвищ за ним не закрепилось. Дуб. «Дядко» или «Дяд» – иногда прикладывали особо закоснелые старожилы Тупиков.
Василиса с Игорем были уверены, что Дядко был каштанолистным дубом – листья его росли слегка заостренными, как кончики копий, а так водится у каштана. Шарообразная крона разрослась до того, что под ней можно было устроить жилище для нескольких семей. Девочкой Василиса представляла, что это было место совещания пташек – днём птичий перелив голосков лился с каждой ветки.
Игорь и она присели на поваленное тут же бревно, похожее на раздробленный навильник. Оно всегда заменяло лавчонку для отдыха.
– Странно-странно… – Игорь покусывал губу, пережёвывая какую-то неподатную мысль. Василиса допытываться не стала, знала, что сам всё выскажет. – Тут вот какое дело. Я и трезв был, и в своём уме, и видел всё чётенько и ясно, как после дождичка белого…
– Что же видел, братушка?..
– Не поверишь. Тотем видел. Прямо здесь, перед нашим Дядко. Тотем был такой же высоты, как ствол, а в ширину – как осина многолетняя. И взаправду стоял тут. Я подумал ищо, что это наши учудили. Решили так припугнуть строяков по молодецкой неуёмности и богатой фантазии.
– Знаешь, а вполне возможно. – Василиса сорвала жилистый листок с дуба. – Это… интересно, – сдержанно выдала она, комкая лист и давя шаловливое любопытство. Сухо добавила: – Надо бы у наших спросить. Тебе-то правду выдадут.
Ветер стих. Замолк разгульной щебет. Утихомирилась елань, лежавшая кольцом перед дубом. Ни крохи звука. Ни песчинки слова. Благодать овеяла деревья.
– Кубыть катимся, Васютка? – Игорь упёрся ладонями в колени. – Где ж Русь?
– И тут, и там, и здесь. Куда ни глянь – везде, ты главное, в себе держи.
– Всё у тебя резонёрство, – беззлобно шепнул Игорь. – Нет Руси. Нет корней. Все поперемешалось. Мы теперь авродя как единый народ, единая нация. Брехня это все, так скажу. В поле и колосьев много, и каждый – разного сорту, и каждый живёт по своим законам, под своим солнцем. Размешаешь их все вместе, посадишь вперемешку друг с другом – и вот всё одинаково, и смотреть неинтересно.
– Ксенофобию глаголишь, братушка?
– Кабы так, я б сказал, что один сорт хужее другого, а я так не скажу. Все хороши, все нужны, все вместе и создают красоту, но каждому сорту – свой участок распашки.
Василиса разогнулась, посмотрела на него. Сумерки уже оседали, у подножия лес казался почти чёрным, но солнце ещё золотило макушки деревьев. Свет располовинил и лицо Игоря. Одна часть, затемнённая, несла какую-то непонятную мысль, а другая, светлая – известную истину.
– К чему это? – спросила Василиса. – Ты своими врагами злосчастных застройщиков делаешь или еще кого-то?
– Может, всё ещё сложней. Если какой сорт сам добровольно пускает на свой участок чужеродного сорняка, то сам виноват, когда сращивается с ним и становится потаскушьим сорняком-ползуном.
– Я могу понять твою мысль, но не хочу, – Василиса обняла себя как от холода. – Слишком много в ней крови. Чужой крови. И невинной.
– Никто и не говорит о кровопролитии. Мне просто тошно. Тошно, что мы все теперь другие. Изменились и несём в себе корень чужеродства. Я верю… Нет, знаю, что настоящий русский человек не станет рубить природу – свой дом, свой кормящий хлеб – только ради развлечения, ради воспитания удобно подчиняемого потребителя.
– И зря в это веришь, братец. Мир меняется. Есть что-то общее, но все разные. Если неродственные племена на разных точках земли используют тот же способ вспашки или засемки7 это не значит, что они одинаковы, что принадлежат одному народу и одной крови. Не было никакого Вавилона и единого народа, это всё легенда. Разные сорта пшеницы могут расти бок о бок друг с другом, но при этом оставаться разными сортами. Ты же отличишь рожь от пшеницы, даже если они рядом будут расти. И русскость. Она ведь не только в едином житье с природой. И не в лесе русскость закопана, и не в поклонении ветрам.