– Так в чём?
Василиса замялась. Хотела, как мать, сказать, что в вере, но не то ведь. Нельзя же собрать в сплошной узор тысячи непохожих завитушек, нельзя в одном слове или имени отразить всю судьбину народа.
– А может, и нет русских, – добавила она. – Может, всё это выдуманные сказки для убаюкивания потребителей. Есть такие историки. «Русской нации нет», – говорят и приводят тысячу аргументов против антов, склавинов, вурдалаков и жар-птиц.
– И всё-таки. Прав был наш русский поэт, когда назвал Русь-матушку тройкой, несущейся без остановки и без поводыря. Только вопрос в том, кто тогда справится с этой тройкой, кто сможет править ею, и что за кони в тройку запряжены?
Игорь замолчал. И не было слышно, ни как треснула ветка под лапкой ежа, ни как шевельнулся скромный лист, ни как звякнула струна травинки. Ни как зашуршали брюки Игоря, ни как встряхнулась пачка сигарет.
– Курить будешь? – лучше бы и этого не было слышно.
– Нет.
Брат знал. И о церкви. И о чёрно-смолистом пепле на бледном холодном камне. Василиса попыталась представить, как лес наполнился сотней сигаретных дымков, восходящих из-под земли. Не сгорел. И слава Ему… «Шесть дней – на создание, вечность – на страдания».
Василиса прикрыла глаза, задумалась. Они с Игорем были сводными братом и сестрой. Мать Игоря умерла, и отец женился на Василисиной. Сменил темноглазую (порочную, как шёпот) Софью на беловолосую (невинную, как первый снег) Анастасию. Сменил Далилу на Есфирь.
«Отче наш», – пел невидимый хорал высоких ветров.
– Я вот что вспомнил. Может потешно, а помню, как мать моя, бывало, вместо молитв народные бабкины промыслы читала в плохие дни. Проклинала врагов, уводила их злобу в сторону. У твоей матери такого не было?
– Моя мать считала народные заговоры грехом.
– Может, и грех. Может, и неправильно грехом на грех отвечать, а может, так природой задано. Либо ты, либо тебя. – Игорь поднялся, насупившись, как охотящийся орлан. – Да и какой это грех? Тебя бьют, а ты не отвечаешь, просто помощи просишь у всех сил законных.
– И незаконных, – Василиса скривила губы. Где-то захлопала крыльями птица. Игорь обошёл Василису, пахну́ло от него жаром и решимостью. С их отцом бывало так же, когда он принимался за работу.
Вот зачем её Игорь сюда зазвал – для моральной поддержки да успокоения душевного. И чтобы заговоры свои прочитать.
Вкрадчиво и медленно удалялись его шелестящие шаги. Словно на бегу, учащалось его сильное дыхание. Мгновение. Ещё. Василиса подсела к стволу дуба, прислонилась, чтобы лучше слышать. Ей хотелось хихикать, как маленькой озорнице.
Она вспомнила лекцию давних университетских времён. Все заговоры представляют собой те же молитвы. Вредоносные наговоры начинаются с отрицания всего сущего…
– Пойду, не благословясь, против солнца, в чернь замутнённую, поднебесов лишённую, – не своим, потяжелевшим голосом читал Игорь.
Как правило, злые чары насылают, прося помощи ветров и зверей…
– Мчите и гоните со всех четырех сторон по моей лыжнице, по моему следу, серых рыскучих волков, бурнатых и бурых лисиц, серых рысей, бусых росомах, белых зайцев.
Порча, насыл злых сил на врага предполагает топкое, непроходимое место, где, предположительно, погибли люди. Читающий наговор обращается к витающим в таком месте утопленникам, потерявшимся и заплутавшим…
– Прошу умерших, убитых, с дерева падших, заблудящих, некрещенных, безыменных, – не человеческий говор, а уже шипение ползло невесть откуда, далеко-далеко, из-за морей и невидимых далей…
Слабо барахталось сознание на перепутье между сном и былью. Сквозь закрытые веки резко прорезался столп алого света. Почему-то стало страшно. И темно вместе с тем. В одно мгновение мир скинул краски и остался пронзительно чёрным.
Сначала тихо, потом звонче и детальнее задзынькал тонкий колокольчик.
Василиса открыла глаза и сощурилась, как если бы от слепящего снега, но со всех сторон лежала темнота. «Тинь-ти-линь», – вежливо, почти с маменькиной заботой коснулся слуха перезвон. Стоя на месте, волнуемая только ритмом своего сердца и созвучным колокольчиком, она привыкала к новым ощущениям.
Под стопами ощущалась холодная мурава, касалась она кожи с мягкой покорностью. Когда глаза привыкли, Василиса различила ту же ровно круглую лесную елань и дуб, венчающий горизонт.