– Панна, кубыть вырядилась так? – Не мог Яша перепутать Василису ни с кем. То же громоздко-неописуемое вызывала она из глубин души. Сидя на выступе заплеска, Василиса обернулась, весь её головной убор заволновался, рябь пошла по ручьям волос.
Лицо её, продолговатое, прямое, заострённое в подбородке как снежная шапочка горы, в кой-то веки не было подёрнуто строгостью. Улыбалось, светилось её лицо, и свет тот шёл из каких-то невидимых недр. Яша не смог не ухмыльнуться в ответ.
– Шо ж такое, панна? Пропадаешь невесть куды, а после шутками соришь?
– Какие тут шутки, Яша? Устала я от нашей жизни суматной. – Всё тот же говор с приподнятым «а» бился в речи её. Этого хватало, чтобы знать – перед ним знакомая до мелких черточек панна, а не нечисть какая.
– Устала я… А ты не устал, Яша?
Он пожал плечами.
– Знаешь, не будет всего этого скоро. Не будет леса, охоты, рыбы.
– И шо поделать? Не краять же г’орло себе и не вешаться. Оно ж хто знает, как случиться может. Может, не будет завтра и меня самого, мож, не будет солнца и земли нашей. Шо, туперя топиться идти? Не, панна, житуй, коль дана жизнь.
– Разве что-то о смерти говорилось?
– Об чём же гутаришь, панна?
– О чём-то большем, чем нагла кирпата, – передразнила она. – Почему сразу смерть, Яша? Когда обрыдла жизнь, что ты делаешь, чтобы дальше жить?
– Так она мне не обрыдла.
– Не обрыдла, конечно… – и вздохнула смиренно. – Зачем тебе рыба тогда? А зверь? А лес? Зачем тебе охота, как не за облегчением?
– Так я проживати на это.
– Но другие живут без этого. Без леса, без охоты, без рыбы на ужин и зайца на обед. И дело тут не в привычках красивой жизни. Зачем тебе лес?
– Не проживати мне без даров его. Не смогу я.
– Зверя вы делите с участковым, остальное ты скармливаешь батракам и матери. Рыба твоя идёт на продажу соседям и в центр. Тебе мало что остаётся. Ты не кормишься лесными плодами. Зачем тебе лес?
– Неньку кормить.
– Так у матери твоей хозяйство, коров стайка15, гусей выводок, кур сарай, крольчатины амбар. С этого она и кормится. Зачем тебе лес?
Яша задумчиво поскрёб щетину, коснулся мокрыми пальцами лба. Голова слегка кружилась, как от дурмана или махорки.
– Зачем тебе лес?
– Любоватися им. Отдыхать тут, искать покоя и…
– Щастья, – прошелестела Василиса с таким смягченным звуком, будто нянчила дитя. – Не будет тебе скоро счастья, Яша. Увезут вместе с обрубками леса. И не будет покоя. Вы с участковым всю лисицу постреляли, глухарь валит с этих мест, глохнет от ваших выстрелов. Будет тебе покой после того, как ты узнал это? Ты ищешь в лесу отрады, как ребёнок ищет сон в объятиях матери, но ты хуже, чем дитя, сосущее молоко, ты убиваешь мать. Ты не царь горы, не царь зверей и леса, ты прикормыш, скребущий по сусекам лесным, и не будет тебе покоя, пока обдираешь лес.
– Баско с тобой, проклятая! Сяк дитя мать убивати, от любви и убивати! Так уж везде повелось: дюжий хилым ужинает. Ты не мне, ты природе скажи! Законам рода. Не я так завел…
– Но ты продолжил. А чем платил ты за плоды леса?
– Силищой, временем своим потраченным.
– Этим ты не платил, это – твое орудие в погоне за дичью. Мошкара, и та, твоей мазью убивается, и кровью ты не платил. А расплачиваться придется сполна.
Яша заскрёб пальцем по щетине, подкрутил ус. Чешуя теперь так блистала, что в глазах рябило и отдавало болью; цветущие водоросли в волосах оборотились мёртвой тиной, и Василиса казалась дотошно правильной учителкой, придурковатой бабёнкой с вечным назиданием за пазухой.
– Не мила я тебе больше? – она надломлено усмехнулась и вдруг распростёрла тонкие, полупрозрачно светящиеся руки. – Ты пойдём со мной, Яша. С кем ещё ты найдёшь покой? Я тебя сберегу.
– Тю, ополоумела, панна! Не пойду! Баско с тобой, хвостатая супостатина.
– И никогда, значит, не нужна была, – заключила чисто бабье, дурное и взбалмошное. – Нужна буду, найдёшь. А как найдёшь, тогда сберегу тебя.
Истощилось её сияние, иссякло и потухло. Василиса поникла, и в движениях её появилась слабость. «Сберегу тебя, сберегу», – исступленно шептали розовато-земляничные губы.
– Собе бы лучше сберегла, – через силу выдавил Яша.