Лёха аккуратно сел перед линией перелога и вдруг так завыл, что Гришка подумал, кабы с ним падучая не приключилась. Да только то явственно не болезнь, а какое-то искупленное озарение было. Гришка думал, что они поговорят здесь, поплачут вместе, всё обтолкуют и деда проводят молитвой, а тут настоящее светопреставление. Слишком даже серьёзно Алексей внял его просьбе. Сел он, подмяв покрывало из венчиков осоки, и начал что ни на есть причитать. И ничто, казалось, не могло остановить Лёху в его превозвышенном плаче.
– Тяжко мне, смрадно мне, горемычно мне,
Горы высокие, в выси одинокие.
А и быть мне таким же одиноким в горе моём,
В кручине моей, невмоготу преходящей,
Сердце желчной гадью томящей.
Баяли бабки, что жить буду долго,
Да не учуяли, как тошно и пакостно.
Не ведал я страшных мук сына божьего,
Не знал угрюмых невзгод Иуды грешного,
Да сморила мя печаль суетная,
Новым веком воспетая.
Не стало ни матери, ни отца, ни одного лица,
Кое бы пригрело, лаской утешной согрело,
И притворов небесных обзор
Не сеет надо мной боле призор.
Потому я на другу́ сто́рону иду,
Древним заветам знамя кладу.
Оттого и в душе веет вешнее,
Ясно забрезжило
Солнце бога приспешного.
Я ему поклонюсь,
К ветхим знакам вернусь,
Дворового 36 почту, друга деда мово любимого.
Поднесу ему дар лестный
На алтарь его поднебесный,
Святой Троицею стаще́нный,
Пращурами освяще́нный.
На одном дыхании, невесть откуда перенятым речитативом набрасывал Лёха свои нескладные вирши. Закончив, тихо заплакал, не поднимая головы от груди. Гришка сперва почувствовал себя неуютно, как если бы какой запрет священный нарушил. Он ведь сознательно позвал Лёху, понимая, что это будет полезно им обоим: скинуть насевший на плечи тяжёлый груз переживаний да объединить друзей единым моментом. Но единения не вышло. Гришка смотрел, как Алексея прорвало на надрывный жгучий плач, а самого его нисколько не проняло.
Он только глядел на лесные кущи, и было ему хорошо и вольготно. Слушая многомерный напев леса и рубленые, редкие всхлипы друга, Гришка погрузился в отрешенное небытие. Исчезло всё из поля зрения. Остался он сам с собой. Один на один.
Столько затаённой обиды и насупленной злобы он в себе вдруг увидел, что его передёрнуло. Будто посмотрел в зеркало и сам себя не узнал. Может, потому, что в зеркале том тень дедова виднелась?..
Гришка надсадно выдохнул и вернулся в быль. Понял он, что Лёху неспроста прорвало. Видать, совсем скверно у него на душе было. Все симптомы на то имелись: начиная от его памятной речи на похоронах…
Горевать Алексей перестал так же резко, как начал.
– Отпоминовали, – выдохнул Гришка.
– Какое это всё ребячество, – без улыбки сказал Алексей.
– Может, это и ребячество, – так же бесцветно отвечал Гришка, – а только легче стало-таки.
– Терапия лесом и воплями, вот это что такое.
– Я и не ведал, что ты столько слов знаешь всяких разных, – искренне восхитился Гришка. – Может, нерифмованно где-то было, но знаешь, меня-таки зацепило. Даже не знаю, что сделалось со мной такое… Как будто провалился куда-то. В общем, не знал я, что ты так можешь, друже.
– Ты обо мне много не знаешь, Гриш.
– Как и ты обо мне, Лёш.
Гришка не выдержал, дружелюбно и открыто улыбнулся. Лёшка ответил тем же и поднялся с земли.
– Спасибо тебе, друже. – Гришка протянул руку. Алексей словно засомневался, нахмурился, но потом охотно протянул ладонь и пожал руку.
– Как же теперь?.. – по наитию от внезапного чувства опустошённости спросил Гришка.
– Я, пожалуй, на лядину37 схожу. Прямо отсюда и пойду. Хорошо мне там делается. Благолепное это место – где природа связь с человеком держит в мире и согласии, как в полюбовном браке.
– Что ты там найти собрался?
– Шишко38 того, с которым мы седмицу назад столкнулись.
– Ты веришь, что это леший был? Да то полесовщик39 обычный.
– И что же? Разве лесничий не может быть лешим? – Лёха светло улыбнулся, словно незаметную истину пояснял. Или же полоумную околесицу, в которую верил только он.
Но Гришка решил, что в околесице, пожалуй, не меньше истины, чем в голом факте.
– А я думаю… – задумавшись, сказал он. – Я думаю… может, пустынником40 стать?
– Тоже дельно, – похвалил Лёха и, завернувшись плотнее в куртёху, засобирался уходить.
Гришка не знал, что за никчемная идея сорвалась у него с языка – пустынником стать. Но что первое с языка соскочит – то самое верное, на поверхности души лежащее.
– Ну, Гриш, не хворай, бабушку призрей и лелей, и деда больше не поминай. – Алексей прощался так, словно им больше не суждено было увидеться.