Вовка напророчил-таки: очередной отпуск Дубровину пришлось провести на Рижском взморье.
Жил он здесь, как и прочие отдыхающие, в сказочном теремке с башнями и деревянными кружавчиками, вежливо позевывал, слушая гидов на экскурсиях, купался, просеивал сквозь пальцы песок — вот тут-то и открылась новая страница его каменного эпоса. Однажды скользнули ему на ладонь маслянисто-желтые крупинки — с полгорошины и меньше: янтарь. Жизнь обрела смысл.
С этих пор все время, что оставлял Дубровину торжественный церемониал курортного отдыха, отдавалось поискам янтаря. Иван Артемович без устали провеивал песок, промывал землю, за что и был вскоре прозван невоздержанными на язык курортными дамами: «Золотоискатель».
Янтарь до удивления оказался разнообразен: узаконенная ему желтизна то приобретала прозрачность и блеск чистейшего меда, то густела мутно и ярко, как яичный желток, то приближалась к бурому оттенку перепрелого осеннего листа. Попадался и коричневый янтарь, и даже фиолетовый. Дубровин увлеченно демонстрировал жене электрические свойства янтаря: к потертому сукном кусочку действительно прилипали обрывки бумаги. Иван Артемович нагревал самые крупные образцы, пытаясь уловить описанный в источниках гвоздичный аромат; пахло, в самом деле, приятно. Сокровенной мечтой коллекционера было, разумеется, найти янтарь с мушкой — беспечным насекомым, влипшим в каплю смолы где-то там — в немыслимой глуби времен. Мечта оставалась мечтой. Погода стояла райская, на радость всем отдыхающим, кроме Дубровина: слышал он, что во время штормов море, с клубками водорослей, выбрасывает на берег особенно крупные и приглядные куски янтаря.
Бесконечное терпение Ивана Артемовича и чистую его искательскую страсть вознаградило, однако, не море.
В сосняке, на холмах, работали бульдозеры, прокладывая траншею для неких коммунальных нужд. В эту траншею, тихо ненавидимый машинистами, Иван Артемович спускался несколько раз. В земле «из глубинки», черно и влажно поблескивающей, и отыскалось «это».
«Это» — было куском янтаря величиной с детский кулак. Вес и прозрачность образца уже заслуживали внимания, но главное — в нем было постороннее включение, к сожалению, не мушка, и не стрекоза и не что-либо им подобное.
«Да это же пуговица!» — неосторожно воскликнула Катерина Сергеевна, за что и должна была выслушать лекцию о третичном периоде: «Альп еще, может, не было, когда янтарь этот был смолой, а ты — пуговица!» «А что же это такое, скажи на милость?» «Игра природы!» — важно отвечал Иван Артемович.
Камешек или что там еще, застрявшее в янтаре в оные времена, в самом деле, был необычной формы: правильный диск с утолщениями к центру, испещренный с обеих сторон круглыми ямочками и выпуклостями: отливал он фиолетовым блеском, напоминающим о кристаллике неразведенных чернил. Лиловое это пятнышко в медовой прозрачности янтаря производило эффект; в столовой дома отдыха «золотоискатель» стал героем дня.
Дома все янтарное богатство бережно и с гордостью помещено было в специальный раздел коллекции; необычная же находка, называемая для удобства «янтарь с пуговицей», нашла себе место на письменном столе, среди любимейших камней Ивана Артемовича. На зеленом сукне, в лучах утреннего солнца, зажигалось их многоцветье почти нестерпимой яркостью.
В самый день приезда Дубровин похвалился Вовке богатым пополнением.
— Янтарь — по-гречески «электрон», — заметил Вовка, — отсюда «электричество». Уважаю!
Рассеян он был в этот вечер необычайно: повертев, весьма небрежно, «янтарь с пуговицей» в руках, сунул его в брючный карман, — так бы и ушел, если б не ревнивый глаз хозяина.
В шахматы Вовка просадил три партии подряд, в разговоре врал и путался.
Все эти странности великолепно объяснились, когда на очередное вечернее чаепитие к соседу Вовка пришел не один... Девушка, что с ним явилась, была вся легкая, неземная, волосы с ветерком; в серебряных туфельках ажурного плетенья; на тонкой ее шее веригами казались нарочито грубые керамические бусы.
Вовка представил свою спутницу сбивчиво и заикаясь: Ивану Артемовичу запомнилось, что она будто бы певица, Катерине Сергеевне показалось, что речь шла о режиссерском отделении театрального вуза. И звали-то ее не то Дина, не то Тина. Во всяком случае, Вовкина знакомая имела явный контакт с искусством. Разговор она завела о новом спектакле местного театра, который «не обкатался еще на зрителе», о премьерше его, играющей «на сплошном нерве».