Я не намерен ни объяснять, ни отстаивать то, что написано Гопи Кришной, — я лишь стремлюсь соотнести его опыт с глубинной психологией Запада и, в частности, с процессом индивидуализации, как он описан в «Аналитической психологии» Карла Юнга.
Наш текст начинается классическим примером медитативной техники. Как в восточной, так и в западной психологии обязательным условием любого достижения человека является внимание. Способность концентрировать сознание — признак силы «эго», как это называется в западной психологии. Нарушения внимания могут быть определены при ассоциативном тесте, предложенном Юнгом, чтобы продемонстрировать способность «эго» фокусироваться на относительно простом задании (словесных ассоциациях). Эта способность может ослабевать из-за подсознательных комплексов. Длительная, упорная концентрация внимания на одном объекте (например, на цветущем, излучающем свет лотосе) столь же трудна, как и продолжительная концентрация при выполнении любого задания экстравертного характера. Идет ли речь об экстравертном или интровертном, восточном или западном, — в любом случае мы с самого начала должны отметить значение «эго» — фокусирующегося, концентрирующегося, проявляющего внимание.
Многолепестковый лотос на макушке головы — традиционный символ Кундалини-Йоги. С точки зрения аналитической психологии, это означает фиксацию «эго» на образе себя в форме мандалы. Этот образ был избран «эго» в соответствии с духовной дисциплиной — в христианской медитации это может Священное Сердце, Крест, образы Христа, Марии, Святых и т. д. Вместо того чтобы обсуждать объекты концентрации (чем занимается сравнительный символизм), лучше кратко поговорить о различиях техники активного воображения, с одной стороны, и дисциплины Йоги, с другой. В духовных дисциплинах внимание, как правило, фокусируется на заданных или известных образах (в дзен-буддизме может не быть образов, но вместо них используется коан, задание или вещь). В любом случае задается фокус внимания, и человек знает, когда он отвлекается или «отключается». При активном воображении, которое описал Карл Юнг, внимание уделяется любому образу, эмоции, части тела или чему-либо еще, что «приходит на ум». Таким образом, отвлекающие факторы не подавляются — им уделяют внимание.
Этот метод стоит посредине между свободными ассоциациями Фрейда, когда человек свободно переходит от одного образа (слова, мысли) к другому, не имея представления о цели, и традиционной духовной дисциплиной с ее жесткой фиксацией на определенном предмете. Активное воображение дает волю более личным психологическим фантазиям. (Хотя лотос — не личный образ. На нем может фокусироваться любой адепт, независимо от своей психической структуры. Это не «его» лотос, а «тот» лотос.) Активное воображение имеет дело с отношением «эго» к ментальным образам и личными реакциями на эти образы. Эмоциональная вовлеченность и спонтанная реакция на эти образы не менее важны, чем характер самих образов. Если о качестве свободных ассоциаций можно судить по отсутствию их подавления (или, по крайней мере, минимальному подавлению), а о качестве дисциплинированной медитации — по ненарушимой фиксации и отсутствию отвлечения, то качество активного воображения может быть оценено по эмоциональной напряженности. Напряженность же определяется противостоянием «эго» и сознания в различных фигурах, образах и намерениях бессознательной психики. Этот метод называется активным воображением, поскольку здесь «эго» не только подавляет все то, что «не имеет отношения» (как при духовных упражнениях), но и является активным участником драмы или диалога, где задаются вопросы, проявляются эмоции, происходит поиск решений.
Более того, цель активного воображения часто бывает экстравертной. Этим я хочу сказать, что при такой медитации человек ищет совета у внутренних образов для решения практических личных проблем, тогда как духовные дисциплины направлены на то, чтобы преодолеть (макушка головы) тот мир, в котором возникают эти личные проблемы и в котором их окончательное решение невозможно. При активном воображении ответ не может сводиться к «должен ли я сделать то или это?»; скорее нужно думать о том, какое отношение является правильным, на какой комплекс следует обратить внимание. Духовная же дисциплина направлена на выходящее за рамки отношений и комплексов достижение божественного.
Автор стремится «достичь трансцендентального состояния чистого познания», и путь к этому — медитация. Эта цель являет собой разительный контраст с задачей психоанализа. Поскольку цели разнятся, методы достижения этих целей также выполняют различные задачи. Таким образом, метод свободных ассоциаций и метод активного воображения не могут быть средством достижения освобождения или обретения просветления в традиционном смысле. Иногда в глубинной психологии об этих различиях забывают, полагая, что от метода можно ожидать большего, чем то, что является его непосредственной целью. Кроме того, метод свободных ассоциаций также направлен на исцеляющее раскрытие причины травмы — на «чистое познание», способное избавить пациента от невроза. Но методы психологии не ведут к достижению тех целей, которые ставит Йога. Кроме того, активное воображение — это не метод «чистого познания». Попытка заглянуть, подобно пророку, преодолевающему пространство и время, в завтрашний день — не более чем ошибка. Ценность и подлинность активного воображения не определяется ни синхронностью событий, ни сверхъестественными прорывами. Поэтому активное воображение — техника саморегуляции и циркуляции. Ее цель — установление психологического контакта с доминирующими архетипами.
Традиционная цель мудрецов стоит в отдалении от патопсихологических и парапсихологических феноменов. Наш автор говорит об этом прямо. Фантомы, странные вспышки и звуки не способны отвлечь его от главной цели. Ни содержание непостижимых видений, ни телепатические инсайты, ни «удивительные свойства тела и ума» не могут удовлетворить его. Он устремлен к истоку как естественных, так и сверхъестественных явлений, чтобы познавать посредством знания, которое знает его (чистое познание), а не становиться медиумом этого знания, обладающим оккультным даром и случайным доступом к знанию. Чтобы служить этому знанию, он должен познать его, а не стать его жертвой. Вот почему в этой книге автор останавливается на теоретической структуре своего опыта. Знание происходящего не менее важно, чем сами происходящие события. С этой точки зрения источник явлений нельзя определить лишь как «бессознательное», поскольку мы не сознаем их истинное происхождение. Психологические определения ничего для него не определяют — ведь слово «бессознательное» признает несостоятельность когнитивного влечения. Автор не намерен останавливаться на вторичных явлениях духа (оккультных способностях, особых ощущениях, спорадических озарениях и т. п.), тем более не намерен он принимать вторичные определения за первопричину. С его точки зрения несостоятельность наших западных объяснений (в свете пато- и парапсихологии) идет рука об руку с низшим видом опыта. В свете такого опыта и объяснений Кундалини будет казаться потревоженной, но застрявшей на месте; начавшей поднятие, но не завершившей его. С его, традиционной, точки зрения, из чистого познания и завершенного поднятия Кундалини проистекают как адекватный опыт, так и адекватное объяснение.
Все сказанное выше должно напомнить нам об огромном значении концепций и теории о движении психологического сознания. Психика нуждается в психологии — это дает ей пространство для движения. Тщательное, но интуитивное обдумывание необходимо для поддержки и подходящего обрамления ее приключений. Психика и психология слишком точно отражают друг друга, чтобы радикальное развитие одной не сопровождалось соответствующим столь же радикальным теоретическим обоснованием другой. Если же вторая не успевает за первой, мы называем психические события «чуждыми» и отводим им место в пато- или парапсихологии. Более того, радикальные теории (подобные Кундалини-Йоге), мы называем «мистическими спекуляциями» лишь потому, что наша скудная психическая жизнь была не в состоянии обеспечить существующие психологические теории необходимыми эмпирическими данными.