— Поговори.
И он устало опустился в кресло, в котором только что сидел Харис.
Некоторое время из соседней комнаты доносилось лишь неразборчивое, вкрадчивое бормотание Хариса. И вдруг — крик… Неистовый вопль терзаемого человеческого существа, изнемогающего от немыслимой, нестерпимой боли.
Крупные капли холодного пота выступили на лбу у Дулдуловича.
Снова тихое вкрадчивое бормотание и снова крик. Еще более жуткий.
Заткнув пальцами уши, чтобы не слышать этого душераздирающего крика, он встал и медленно поплелся к двери. Ноги сами вынесли его на улицу, теперь — куда угодно, куда глаза глядят, только бы подальше от этого дома, от этих нечеловеческих стонов и воплей…
На другой день поручик доложил Дулдуловичу, что жеищина, которую давеча допрашивал Харис, — та самая, что была связной Вахитова, — умерла под пытками, так ничего и не сообщив о месте пребывания разыскиваемого ими большевистского комиссара.
Невысокий худощавый человек в темно-синем костюме, в мягкой фетровой шляпе и в дымчатых очках вышел из подъезда двухэтажного особняка и торопливо пересек мостовую. Он намеревался свернуть в переулок, ведущий в восточные пригороды Казани. Там его ждали. Оставшиеся в городе большевики уже налаживали свои явки. Интуиция старого конспиратора сразу подсказала Муллануру: за ним следят. Он ускорил шаг. Вот и переулок, а там — знакомая подворотня. Один рывок, короткая перебежка проходным двором — и ищи ветра в поле… Но уже гулко стучали по булыжной мостовой тяжелые шаги преследователей, и на переулка, навстречу ему, шли другие, а третьи бежали сбоку, наперерез… Нет, не уйти! Это была самая настоящая облава, тщательно рассчитанная, подготовленная по всем правилам псовой охоты…
Харис ликовал.
Он предвкушал встречу с поверженным врагом, сладострастно представлял себе, как будет куражиться над ним, сколько яда, сколько убийственной иронии плеснет в лицо ненавистному комиссару, когда его приведут к нему на допрос — жалкого, беспомощного, раздавлеппого. Но облик пленного обманул все его ожидания. В разорванной рубахе, с кровоподтеками и синяками на лице, Вахитов выглядел таким же сильным и уверенным в себе, как в тот день, когда он выступал на привокзальной площади перед толпой провожающих его рабочих и солдат, таким же невозмутимо спокойным, каким сиживал, бывало, за письменным столом в своем комиссариатском кабинете.
«Ну ничего! — подумал Харис. — Я быстро собью с тебя спесь!»
— За твою предательскую деятельность тебя будет судить народ, — с важностью сообщил он Вахитову. — А у нас к тебе только один вопрос. Отвечай: где деньги?
Вахитов презрительно молчал.
— Где спрятаны наши мусульманские деньги, я тебя спрашиваю! — истерически взвизгнул Харис.
Комиссар и бровью не повел. Он лишь слегка покачал головой, словно не палач с тяжелой ременной плетью стоял перед ним, а назойливая осенняя муха раздражала его слух своим жужжанием.
— Отвечай, скотина! — окончательно потеряв выдержку, взревел Харис. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Где спрятана касса комиссариата?!
— Зачем тебе знать? — усмехнулся Вахитов. — Эти деньги принадлежат Советской власти. Они собственность народа.
— Мы и есть народ! — крикнул Харис.
— Вы?! Вы подонки, — брезгливо поморщился комиссар. И такое искреннее, живое презрение отразилось на его лице, что Харис не стерпел.
— Молчать! — заорал он что есть мочи и ударил Вахитова своей тяжелой плетью по лицу.
Это послужило сигналом для остальных. Сбившись в кучу, палачи стали зверски избивать связанного комиссара.
— Стойте! — вопил Харис. — Убить всегда успеем! Надо сперва его допросить!
Но никто его уже не слушал.
Все бешенство, вся злобная ненависть к большевикам, к рабоче-крестьянской власти, скопившаяся в темных душах этих нелюдей, вдруг выплеснулась наружу, и они спешили излить ее на него, на этого беспомощного, связанного, избитого до полусмерти и все-таки не желающего им покориться человека.
Узнав, что комиссар Вахитов наконец схвачен, полковник Сикорский приказал немедленно доставить его к себе.
Услыхав, что сейчас сюда приведут арестованного Вахитова, в кабинете Сикорского собралось несколько офицеров. Заглянул сюда и Август Петрович Амбрустер, давний друг полковника: ему тоже не терпелось поглядеть на знаменитого комиссара.
Распахнулась дверь, и в комнате появился поручик, за ним двое конвойных ввели арестованного. Он еле передвигал ноги. Одежда на нем была изодрана в клочья.