Так Мулланур снова стал студентом первого курса.
Это обстоятельство его ничуть не обескуражило. Вольный дух его новой alma mater пришелся ему по душе. На этот раз он еще быстрее приспособился к незнакомой обстановке. И учение давалось ему легко. Пожалуй, легче, чем в Политехническом. Если что его и беспокоило, так разве только высокая плата за обучение. Сто рублей в год — это было для него немало.
Первые годы он еще как-то перебивался, хотя то и дело приходилось просить об отсрочке. Жил скудно. Ютился сперва на частной квартире, потом в дешевых номерах гостиницы «Болгар». Но и самая строгая экономия не спасала: денег все равно не хватало. Как-то летом он даже нанялся инженером в изыскательскую партию, отправляющуюся в его родные места, на Каму. Но и эта отчаянная попытка сняться с финансовой мели не помогла. За четвертый курс он так-таки и не смог уплатить очередной взнос. Пришлось ему в 1916 году покинуть и этот институт…
Неужто так и суждено ему остаться недоучкой?
«А попади я на исторический факультет, займись своим любимым делом, так уж ни за что не остановился бы на половине пути», — снова с невольной грустью подумал он. Но тут вдруг эта привычная мысль сделала совершенно неожиданный поворот.
На губах Мулланура появилась озорная, чуть хитроватая усмешка.
«В конце концов, — подумал он, — творить историю, пожалуй, даже интереснее, чем ее изучать. Так что, может быть, я вовсе и не изменил своему истинному призванию».
…Припомнилось самое незабываемое — вооруженное восстание в Казани, установление в городе Советской власти.
Он хорошо помнит тот день…
К 25 октября были приведены в боевую готовность все части гарнизона, поддерживающие большевиков, и отряды Красной гвардии. Контрреволюция всеми силами пыталась противостоять революционному городу: в Казани начались аресты большевиков, обстрелы воинских гарнизонов.
Днем 25 октября артиллеристы, расположившиеся на Арском поле, открыли огонь по контрреволюционным частям. Одновременно пошли в наступление отряды Красной гвардии. Юнкера вынуждены были отступить. Не помогли даже броневики, высланные им на помощь.
Вооруженное восстание в Казани закончилось почти бескровно. В этом была большая заслуга казанских большевиков и Мусульманского социалистического комитета, возглавляемого Вахитовьш.
И когда над кремлем взвился красный флаг, крики «ур-ра!» сотрясали его древние стены.
Олькеницкий, взобравшись на насыпь, едва успокоил людей и зачитал телеграмму, только что полученную из Петрограда. До сих пор помнит Мулланур ее текст: революция победила, Временное правительство низложено, вся власть перешла в руки Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов…
Начиналась новая страница истории…
Глава III
Поезда давно уже ходили не по расписанию, и состав, в котором ехал Мулланур, прибыл в Петроград с опозданием на целые сутки.
Выйдя на перрон, Мулланур растерянно оглянулся: суета, шум, многолюдье. По лица у людей были совсем не праздничные. У одних — растерянные, озабоченные, даже хмурые. У иных — просто равнодушные. Кое-где, правда, мелькали улыбки, звучал смех. Но — ни красных флагов, ни плакатов…
Да, на праздник не похоже. А ведь этого дня Россия ждала много лет. Впрочем, не этого, а вчерашнего. Открытие Учредительного собрания было назначено на 5 января, а нынче уже 6-е… И все-таки странно. Уж не случилось ли что-нибудь?
Неожиданно кто-то хлопнул его по плечу. Мулланур оглянулся, думая, что его по ошибке приняли за кого-то другого. И сразу кинулась ему в глаза знакомая белозубая улыбка, знакомые оспины на смуглом скуластом лице, знакомые узкие карие глаза.
— Шариф! — радостно крикнул он. — Вот молодчина! Как хорошо, что ты меня встретил.
Это был Шариф Манатов, молодой башкир, давний друг Мулланура, как и он, тоже депутат Учредительного собрания.
Мулланур решил, что Шариф, приехавший в Петроград заранее, специально примчался на вокзал, чтобы встретить его, опоздавшего, и ввести в курс дела.
Но оказалось, что Манатов и сам только что вышел из вагона: оренбургский поезд, как и казанский, тоже опоздал на сутки.
Они вместе покинули перрон и вышли на привокзальную площадь. Здесь тоже было неспокойно. Народу было много, но держались люди как-то странно: не единой, слитной толпой, как бывало обычно во время митингов и других народных сборищ, а небольшими отдельными группами.