Тот долго исследовал криминогенный приозерный забор и решил оперативные ловы учинить на живца. Накануне на свежевыкрашенном заборе курортный художник тщательнейшим образом вывел: «Партия – наш рулевой»…
Как только стемнело, местные помощники тамошнего Тома Сойера принялись за свое, и успешно приписали:
«Папе сделали ботинки. Не ботинки, а картинки!
Папа ходит без руля, как моторка без х@я...».
Не успели хлопчики дописать последнее «Я», как их всех тут же и приперли к свеженадруганному забору, повязали брезентовыми брючными ремнями запястья и усадили в воронок «моно-Лиза». В участке КПЗ оказалась мелковатой и семь пацанят едва в неё втиснулось.
Но наутро Гаврила Борисович выстроил сучат на внутреннем дворике на строевой смотр и определил их полную непригодность для дальнейшего этапирования в стольный град Киев. Заморыши были грязны безобразно в краске и комьях земли, со следами кровавостей от припухших носов. Такими злоумышленников не предъявить…
И решили мыть шантрапу, а чтоб не сильно издержаться при этом – прямо на той же дамбе, раздев догола. Такими и завели за идейный забор и даже разрешили понырять, поплавать, покувыркаться… Тем мальчишки и воспользовались. Остриженные кто в полубокс, кто налысо, они словно пескари в банке выплескивались так, как будто предстоял этот радостный праздник последний раз в жизни.
Их принял ихний родной стоковый мир, и они интуитивно стали искать подмоги у собравшихся на прибрежном пляже отдыхающих… Но военные дядьки только суръезно покручивали свои фронтовые усища, а немногие матроны дородно и лениво разглядывали мальковые тела голеньких шпанюков.
Вот только почему-то не выдержала мать, и бросила им оставленную для себя часть калача, но только уже без сахара и без масла. Шпанюки жадно разорвали это мелкое приношение на совершенно неравные части, а затем – кто что ухватил, тут же умяли.
Тогда подтянулись и девочки-близняшки санаторной сестры-хозяйки. Девчушкам было лет эдак по восемь и при всей своей мелкости и белобрысости обе имели по две смешные косички да еще по полбулки хлеба местной выпечки. Почему-то кирпичиком. Обе половинки одной и той же буханки были переданы из рук в руки самому маленькому из купальщиков Вовчику, и на сей раз старшенький Митюха честно поделил хлеб поровну. Он уже понимал, что они привлекли сочувствие отдыхающих на свою сторону.
Грелся на солнышке неторопливый милицейский старшина Шпортько и по-доброму себе посмеивался в усы, пока ретивый старлей Запятко носился в областное отделение с докладом, на который ему сказали несколько грубовато, мол, снесите этот чертов забор к такой-то матери, а то пересажать придется всю окрестную мелюзгу… Они же из солидарности сейчас такого напишут, что тем дело не кончится… Но по паре горячих армейским ремнем надлежит дать каждому. Как бы втихаря, а старшенького Митюху Овчаренко непременно поставить на учёт… И вырвать из пацанячей стаи в самое неожиданное для самого главаря время…
Как уж там получилось, трудно сказать, но Гаврила Борисович всё решил сделать по своему и выписал в местную командировку конвоира-собаковода сержанта Тихона Богдановича с караульным овчарным псом Тишкой. Последний был настоящим псиным убоищем – красив, коварен, злобен и исполнителен до крайней ретивости…
Вот тут-то и началась драма. Первыми Тишку заметили сестрёшки-блязняшки Лиза и Зина. Они даже попытались его приласкать, чему пес, не получив должной запретительной команды нисколько не противился. Он даже по-щенячьи как-то подвизгивал, чем умилял, пока на коротком поводке его не провели в пространство между забором и дамбой… В самый сток зазеркалья, где Тихон самым мерзким образом ошкерил своё черноротье и злобно зарычал….