Снова герметичная рубаха, воняющая резиной и щекочущая горло тальком, снова тяжесть ботинок, шлем, сигнальный конец у пояса. Сам проследил до погружения, чтобы Валера отмотал двадцать метров конца. Лесенка. Объятия воды. Вода не может любить или ненавидеть – значит, она не имеет над ним власти, её объятия бесстрастны и поэтому бессильны. Он, Озолс, сильнее: им движет… ну, не страсть, конечно, но несомненное чувство, пожалуй – холодный, подчинённый его воле азарт. Он ищет свой козырь.
Вниз шёл не спеша – заранее договорился с Валерой, что тот будет дёргать конец каждые пять минут, так отследил полчаса. Так и есть. В луче фонарика видно: ниже его ног трос, идущий отвесно вниз, прикреплён к металлической дужке толщиной с его запястье. И вроде бы внизу ещё что-то есть. Дёрнул ещё раз. Ботинки встали на твёрдую опору. Пошёл. Нет, не пошёл – нагнулся вперёд, косо лёг на воду, попробовал двигаться, разводя руками, как при плавании. Вода не пускала. Она была ощутимо плотнее привычного моря, того моря, что у пляжа. Приходилось всем напряжением мышц, связок, нервов, воли проталкиваться сквозь её сопротивление. Сердце колотилось, как будто в бане парился, и давящий дыхание банный жар тёк по спине. Но ноги всё время волоклись по твёрдому и плоскому! Вот край, закраина вроде порожка, дальше между полом под ногами и стеной – широкая щель. Понятно. Вот куда проваливался груз. Пора дёргать два раза…
Валера поднимал его, как было оговорено у них заранее – полтора часа, с остановками. Когда Озолс вылез, он был мокрым до нитки и измотан до невозможности, но кровь из носа не шла. Приспособился, понял, как правильно. И Валере правильные инструкции дал.
Некоторое время ходил как в тумане – ни о чём не мог думать, кроме лифта под водой. Ведь яснее ясного было, что он побывал на крыше кабины лифта. Исправного. Или почти исправного, только заклинившего. Требовалось разобрать наконец рухнувшие остатки кровли в той будке, осмотреть механизм, невидимый сейчас под мусором – Озолс не сомневался, что там есть механизм, и что он цел. Команду такую он отдал – дело шло уже опять к осени, всевозможные уборки, строительный мусор ни у кого бы не вызвали подозрения. Двое русских, точно знавших, что Озолсу достаточно сказать слово, и их выкинут с завода и из квартир, вылизали там всё дочиста. Механизм был. Был некий стальной ящик, куда даже оказалось можно проникнуть – опять с Валерой. Несмотря на то, что лючки приржавели и не хотели открываться. Ничего, уступили болгарке – это была всё-таки не дверь самой шахты, рассчитанная на… Вот тут в мозгах начинался полный хаос. На что рассчитанная? Куда вела шахта, куда опустился лифт?
Тогда Озолс пытался привести мозги в порядок старыми способами – раньше помогала громкая, дёргавшая ниже пояса музыка, коньяк, дорогие редкостные закуски, запах французских духов, американских сигар, изысканного одеколона. Но теперь в барах и ресторанах не спадала с глаз непонятная муть, совсем не сигарного происхождения, не посещало облегчение. Лабухи били не по медным тарелкам, а, казалось, прямо по темени. Плавные изгибы фигур танцующих обращались в знаки вопросов. Танцующих было много, вопросов ещё больше. Чьими руками проберётся он в этот лифт? Что уже знает Валера? Куда он понесёт эти знания? Знание – сила, было написано над подъездом школы рядом с его домом. Что за сила дремлет в той непроглядно чёрной воде, кого дожидается, как послужит лично ему?
Снова встретившись с Имантом, он вроде бы поймал удачу в сети. Говорили про реституцию, про ремонт старых домов, тут-то и всплыло слово «лифт». Якобы есть какая-то строительная фирма, которая может встроить лифт в старый дом, не повредив его внешнего облика. А отремонтировать, запустить безнадёжно заклинивший? Да может, наверное, – помедлив, сказал Имант. И ещё помолчав, спросил:
– Это у твоей медички в доме лифт сломался?
Про синеглазую Имант знал давно.
Озолса это напоминание почему-то взорвало:
– Уж кому, как не тебе, знать: была бы она моя, не надо было бы ей быть медичкой. И жить в доме с лифтом, как в грачином гнезде. Но, видишь ли, если бы у женщин был ум хотя бы в размере четырёх действий арифметики, даже только двух, сложить и умножить…
И спохватился: даже Иманту он никогда не говорил такой длинной фразы. Совсем расстроились нервы, недаром водолаз проходит такую медкомиссию. Вредная у него, у Яниса Озолса, теперь работа. А Имант улыбался:
– Ты настоящий Озолс, дубок, не согнуть тебя, не сломать. Уж не начать ли завидовать твоей… принцессе многоэтажника?