А эти трое кто? Тоже, наверное, из бригады ремонтников. Самый длинный машет руками, как настоящая ветряная мельница. Мать показывала Эгле остов от такой, далеко отсюда, на разорённом, заросшем травой хуторе. А когда были крылья – наверно, вот так это и выглядело. Наверно, это прораб или бригадир, кажется, так они называются на стройках. Поменьше ростом, в чёрно-красной куртке, наверное, его помощник, а третий? Для стройки одет слишком роскошно. Бежевая замшевая куртка в такой пыли? Эгле приоткрыла окно. Ворвались запахи старой штукатурки, каких-то ещё москательных товаров и громкая речь длиннорукого. На удивительной смеси русского, английского и ещё каких-то языков тот рассказывал историю этого дома, упоминая купца второй гильдии Нагеля, капитана Петериса Гайгала, войну и реституцию.
– Матушка, да к вашему дому уже экскурсии водят, – опять пробасил Мартиньш.
– Дайте послушать! – такого резкого тона Эгле не слышала от матери никогда в жизни. Мартиньш ещё недостаточно хорошо знал будущую тёщу и, видимо, недооценил серьёзность момента, так как повернулся всем своим основательным телом на сиденье, надел на прямые и жёсткие губы подобие почтительной улыбки и, глядя еле-еле сероватыми, почти бесцветными, ничего не выражавшими глазами прямо на Ингу, добавил:
– Да ещё и иностранцев…
Инга бросила на него такой взгляд, что испепелила бы, будь в устойчивой фигуре Мартиньша хоть что-то от соснового бревна, о котором напоминал цвет его шевелюры. Но, видно, устойчивость эта происходила не от бревна, а от гранитного валуна, материала совершенно негорючего. И Мартиньш остался сидеть вполоборота, слегка растерянно моргая белёсыми коровьими ресницами, а обе дамы, мать и дочь, не обращая более на него внимания, пожирали глазами троицу перед ремонтирующимся домом.
Длиннорукий уже говорил о полиции, о какой-то акции выселения и депортации, не удавшейся только благодаря мировой общественности. Якобы единодушно поднявшейся на защиту бесправных и неимущих. Тот, что был поменьше ростом, достал из-за пазухи газету и развернул её. Стал тыкать пальцем в лист. Тут уже Мартиньш с силой распахнул дверцу, выпростал наружу своё громоздкое туловище – вся машина пружинисто закачалась – и зашагал наискось через проезжую часть улицы.
– Это частное владение! – раскатился на всю улицу его бас. – Das ist ein privat Haus!
– Если не ошибаюсь, господин Силинь? – развернувшись к нему всей фигурой, спросил по-русски тот, что был в чёрно-красной куртке, кудрявый, темноволосый.
Кажется, он и жил в этом доме до того, как… Только была борода? Он кричал «я тебя убью», и его забрали в полицию. А потом сообщили, что выслали в Россию. И снова он тут! Силинь огляделся вокруг.
– Полиция! Полиция!
– Бастует полиция, господин хороший, – сказал по-латышски, очень старательно выговаривая слова, прохожий в старом-престаром демисезонном пальто ещё советского пошива и столь же старой линялой шляпе.
Мартиньш встал как вкопанный, точно наткнувшись на препятствие. Мозги его медленно ворочались, соображая, словно были так же громоздки, как тело. И лицо так же медленно розовело. Кто не знал этого человека, тот не заподозрил бы ничего худого. Эгле – знала. И поэтому вся напряглась, ожидая неминуемого дальнейшего.
Подошли ещё двое молодых людей, парень и девушка, внимательно прислушиваясь к объяснениям длиннорукого. Теперь тот говорил, превосходя самого себя в многоязычном красноречии, о старых традициях предпринимательства, о купце второй гильдии Нагеле и достойных его наследниках – семействе Силиней-Гайгалов, составивших состояние во время второй мировой на строительстве метро.
– Какое метро! Откуда вы взяли в Риге метро, это только оккупанты везде носятся со своим московским метро! Прекратите нести чушь, это вмешательство в частную жизнь и клевета! – загремел на всю улицу бас Мартиньша.
Вокруг уже стояло не меньше десятка человек.
– Сумасшедший, – предположил кто-то вслух по-латышски.
– Это же иностранцы с гидом. Что хочет, то и говорит, – ответили ему по-русски.
– Дайте послушать, интересно же! – снова по-латышски.
– А что, в Риге строили метро? И правда, Москва, что ль?