Глава 39
Добрята снова натянул свой лук, прицелившись в соломенную мишень. Сердце бьется ровно, а не трепыхается, как пойманный воробей. Не так, как раньше… Выстрел должен уйти в цель между двумя ударами сердца. И только тогда, когда ты уже ясно увидел, куда попадет стрела, нужно спустить тетиву. Он отрабатывает стрельбу по мишени, и в этом Добрята стал лучшим из всей Сиротской сотни. Там, где все делали десять выстрелов, он делал полсотни. Там, где урок был сто выстрелов, он делал полтораста. Дядька Хотислав гневался поначалу, да пришлый болгарин Удан, что в войске наставником служил, к нему подошел, и что-то негромко сказал, в сторону Добряты поглядывая. С тех пор дядька Хотислав сквозь пальцы смотрит, что Добрята на полигоне днюет и ночует, даже тогда, когда мальчишкам отдохнуть дают. Не знает дядька Хотислав про уговор Добряты с князем. А ведь Добрята даже к капищу сходил, и воинскому богу клятву дал, что лучшим из всех лучников станет. И вот что странно, перестали Добряту на рыбалку посылать, и на огород трудиться. Он так и работал на полигоне, куда наставник приходил, и помогал ему. А еще болгарин их на занятиях зачем-то языку степняков учил, и сейчас по-словенски с ними и разговаривать не хочет. Не понял — твоя беда. Не исполнил приказ — идешь вместо полигона репу чистить под смешки товарищей. Поневоле тот язык выучишь.
Дядька Удан еще и мануфактуру организовал, где хорошие луки делают. Он из простого степняка за год богатым человеком сделался. Сам князь ему благоволит. В той мастерской наемные работники день деньской трудятся, чтобы в тагмах сильные луки были. Да только непростая это работа. И дерево доброе нужно, и сухожилия, и рог… Хороший лук три золотых стоит, с коровой в одну цену. Так вот, седмицу назад болгарин ему небольшой лук подарил. И не взрослый, потому что не хватит сил у Добряты, чтобы его натянуть, но и не палка простая, как у остальных мальчишек. И после этого он совсем с полигона не вылезает, чувствуя, как хрустят до боли мышцы спины, что за последний год и вовсе как камень стали. Добрята из слабосильного трусливого мальчишки за это время сухим и поджарым крепышом стал. Потому что кормят сытно, и гоняют от зари до зари. А вот на кулаках он до сих пор плох. До того плох, что наставник морщится, и рукой машет. Но вот в остальном…
Добрята не видел, как за его спиной стоял сам князь, болгарин Удан, дядька Хотислав да воин Зван, один из десяти, кого князь белым плащом удостоил. Добрята только на мишень смотрел, да на колчан стрел, что в эту мишень отправить должен. И разговор тот он тоже не слышал.
— А ведь он хорош! — произнес Самослав, наблюдая, как жилистый и резкий, словно волчонок, мальчишка дырявит мишень со скоростью швейной машинки.
— Он обычный парень, мой хан, — ответил ему Удан. — Только упорный очень. Хочет лучшим стать. Ему лук покорился, словно он человек степи. Лук ведь живой. Он чувствует того, кто его любит.
— Язык знает? — спросил князь.
— Понимает хорошо, — кивнул Удан. — Когда говорит, понятно, что язык не родной. Да только в степи столько племен, что этого и не заметит никто. У каждого свой говор.
— Трусоват он, — поморщился Хотислав. — Когда дерется, глаза зажмуривает, словно девка.
— Значит, на рожон лишний раз не полезет, — задумчиво ответил ему князь. — Это тоже неплохо. Зван, забирай его к себе. Научишь ножом работать, лесному шагу и как часового скрадывать. Я тоже его учить буду, — и князь добавил что-то непонятное: — Очень, очень перспективный паренек.
Нотарий Стефан сидел в любимой харчевне, сжав голову. Он пил подогретое вино со специями, но не чувствовал его вкуса. После того злосчастного разговора с иудеями он навсегда потерял то, что составляло смысл его прежнего существования. Вся его жизнь вновь дала крутой поворот, как тогда, в тот день… Слухи шли по столице, словно круги по воде, и он уже не раз слышал про странных склавинов, за которых была обещана неслыханная награда. Только суммы колебались от пятидесяти солидов до ста пятидесяти. Видимо, это зависело от жадности говорившего, и от того, через какие руки он сам эту информацию получил.
Стефан не стал мяться и ровно через неделю снова подошел к кучке иудейских купцов, которые смотрели на него с явной опаской. Мало ли что в голове у императорского евнуха. Скажешь чего-нибудь лишнего, а потом будешь месяцами лечить ожоги на ступнях, когда умелый палач возьмет тебя в оборот.
— Чего тебе? — неприветливо спросили купцы. — Тебе же все сказали на прошлой неделе. Не трать время!