Рыбачили без остановки, и уже к рассвету им удалось с лихвой наловить столько рыбы, что все десять бочек оказались заполнены до краев. Опытные рыболовы попали на стаю, чем и сумели воспользоваться сполна. Промысел удался настолько, что рыбаки начали выбирать, какую рыбу оставить, а какую выпустить. Ту форель, что помельче, выпустили обратно в реку. Оставляли крупную. Митька довольно потирал руки — что ни рыба, то на стол царский в самый раз. Все, как заказывали.
Впрочем, сколь бы ни был шикарен улов, Митька быстро понял, что с выплатой монастырским он погорячился. Не получится заплатить всю оставшуюся сумму сразу, хоть тресни. Из головы совершенно вылетело, что свою долю из дохода заберут Олешка и братцы Стенька с Павликом. Долю, между прочим, немалую — десятину от вырученных средств каждый. И не голой рыбой, а деньгами с торга. За то, кстати, и брали Митьку изначально в артель — с торгом у него был полный лад, самим к скупщикам ходить не требовалось.
Как бы то ни было, если дело сложится, то со своей доли Митька с Николо-Корельским монастырем почти рассчитается. Останется разок съездить на промысел, чтобы долг окончательно закрыть.
«Заодно соль Николке в Йоканьгу подвезем… а может, и не в Йоканьгу уже, может, еще куда понадобится», — подумал Митька.
Закончив лов, они потрошили рыбку. Хоть никто из рыбаков и не смыкал глаз всю ночь, ни один из артели не жаловался. Мыслил о том, как потратит деньги вырученные.
Что до Николки, то Митька размышлял так: отблагодарить его надобно за щедрость такую. Глядишь, и в следующий раз подсобит чем. А вообще, по-хорошему, переговорить бы с купцами, что по Николкиной наводке придут. Да справиться поясней — кто, откуда, какой интерес имеют? Может, еще на какой торг договорятся. Все же лучше, чем местным скупщикам рыбку продавать за бесценок.
Выпотрошив очередную рыбную тушку, Митька отделил икру, а тушку бросил в бочку. Утер пот, струящийся со лба (это при том, что едва не замерзала вода). Икру решили засолить сразу и в отдельном бочонке из-под соли. Перед посолом икру было положено пропустить сквозь сито из бечевок, натянутых на квадратную деревянную раму — грохотку. С ее помощью отделяли икринки от тканей яичников. Потом зернистую икру посыпали солью мелкого помола, перемешивали деревянной лопаткой — и лакомство готово. Долго, муторно, но стоит того.
Митька выпрямился, потягиваясь, хорошенько разминая затекшие мышцы. Следом изложил рыбакам свои мысли о Николке. Те выслушали, уселись на перекур.
— И сколько ты ему на лапу давать собрался? — недоверчиво приподнял бровь Стенька.
— Половину бочку отмерим, — невозмутимо пожал плечами Митька.
— А икры?
— Без икры.
В разумении Митьки, половина бочки — самое то. Больше — лишнее, а меньше — и обидеть человека можно, не поймет. Если уж что-то давать собрался, благодарить, то не жадничай, золотую середину держи.
— Да с хрена ли? — буркнул Стенька. Пусть речь и не шла об икре, но с рыбой он тоже не собирался расставаться.
— С хрена ли ему вообще что-нибудь давать, он что, ловил форель? — Павлик хлопнул ладонью по одной из тушек форели, поддерживая недовольство брата. — Он же сам сказал, что ему от нас не надо ничего!
Митька вздохнул: не поняли, зря, выходит, объяснял, начинай с начала. Но на выручку пришел Олешка, который был постарше братьев, а главное, посмекалистее.
— С того хрена и делиться, дурья твоя башка, — забухтел он. — Он, может, и сказал, а в следующий раз от нас отмахнется либо Андрейкиной артели нашепчет, коли дело подвернется выгодное. И что делать будем? С местными скупниками торг продолжим вести? Подумай хоть, какие возможности открываются!
— А если и продолжим?
Стенька не хотел признавать правоту Олешки, но возразил без прежнего напора. Спорить он особо не собирался, больше для порядку, не сразу же соглашаться.
— Ну если так… — протянул задумчиво Павлик. — Я за.