Но поначалу Зину нимало не тревожило, что дома её никто не хватится, быть может, до самой полуночи. До тех пор не тревожило, пока она не увидела, зайдя за угол храма, разгруженную телегу купца Алтынова. Подле которой лежала на земле издыхающая лошадь, издававшая словно бы жалобные всхлипывания. А над распоротым лошадиным брюхом скорчилось с десяток странных людей — так решила тогда Зина.
Девушке сразу вспомнились все страшные рассказы папеньки о еретических сектах, последователи которых проводят гнусные богохульные обряды во славу собственной трактовки христианского учения. И почему бы одним из таких обрядов не могло стать пожирание заживо невинного животного на освященной кладбищенской земле?
Зина на цыпочках, боясь дышать, отступила обратно за угол храма. Затаилась, вжавшись в беленую церковную стену. Но всё же осторожненько, одним глазком, из-за угла выглядывала — любопытство брало верх. Потому-то она и увидала, как со стороны самой древней части кладбища, где имелись еще старообрядческие захоронения, к месту расправы над лошадью подтягиваются другие сектанты. И теперь она хорошо их разглядела. А, разглядев, даже зажала себе ладошкой рот — чтобы не завопить от ужаса.
К храму шаткой походкой ковыляли — не сгибая коленей, не двигая руками — натуральные скелеты в лохмотьях. Ничей глаз уже не перепутал бы их с живыми людьми. Если на их костях еще и оставалось подобие плоти, то они изрядно ободрали его — явно тогда, когда неведомым способом вылезали из своих гробов. И теперь чуть ли не при каждом шаге они роняли наземь кусочки кожного покрова, мелкие косточки, клочки волос.
Но хуже всего оказалось даже и не это. Умирашки — теперь-то Зина уразумела, что это были именно они! — как будто бы втягивали в себя воздух теми пустыми провалами, которые остались от их носов. И — ведь не могли же они и вправду его втягивать, если давным-давно не дышали! Но вот поди ж ты: они явно это делали — поскольку те, кто шел в первых рядах новых мертвецов Зину унюхали. Старым-то, как видно, всё перебивал запах лошадиных кишок, зато новенькие тут же сделали разворот и пошагали в сторону Зины.
Спасло девушку только то, что двигались они совсем уж медлительно. Так что Зина успела броситься бежать и добралась до двери колокольни прежде, чем восставшие из могил покойники преодолели хотя бы треть расстояния, разделявшего их.
Но вот с выбором убежища Зина допустила громадную ошибку. В тот момент она еще сумела бы через калитку ускользнуть с погоста — возле чугунной ограды умирашки еще не топтались. Или — ей следовало бы добежать до дверей храма: прочных, кованых железом. За ними она могла укрываться хоть до завтрашнего утра, пока её не отыскал бы кто-нибудь — папенька или пришедшие на службу прихожане. Да и ключ от храма был у неё с собой — висел на шее, на медной цепочке. Ведь изготовленные свечи она должна была занести в церковь.
Но — увиденное слишком уж потрясло Зину. И смекалка ей отказала. Девушка метнулась к низенькой деревянной дверке колокольни просто потому, что до неё было ближе всего. Дверь эта снаружи ничем не запиралась, но изнутри к ней приделали какой-никакой засов — чтобы никто не мешал трудиться звонарям. И Зина решила: вот оно — её спасение.
Однако даже и не за эту ошибку Зина себя прокляла, когда увидела, как сонмище мертвецов окружило упавшего Ивана Алтынова. Самым худшим из того, что она сделала, показалось ей это её размахивание руками на колокольне. Да, намерения она имела самые благие — хотела не только призвать помощь для себя, но и предупредить остальных. Дать им знак, что на Духовском погосте происходит нечто ужасное. Да вот только вся Губернская улица будто вымерла. И единственным, кто её призывы заметил, оказался Ванечка — которого она, Зинаида Тихомирова, своей глупостью погубила.
Зина всхлипнула и заозиралась по сторонам — пытаясь выискать хоть что-то, способное помочь ей пробиться к другу.
В руках у Ивана Алтынова она совсем недавно видела ту палку с белым платочком, которой он гонял своих голубей. Но сейчас Ванечка выронил её, а подступавшие к нему умирашки оттолкнули махалку в сторону сажени на две. И Зина подумала: если бы она этой палкой сумела завладеть, ей точно удалось бы оттолкнуть нескольких жутких покойников. Они ведь были неповоротливы, просто — их сюда притекло очень уж много. Погосту ведь было почти три сотни лет — сколько народу легло здесь в землю за это время? И явно еще не всем удалось вылезти на поверхность: у кого-то, должно быть, гробы оказались очень крепкими, а кто-то распался в прах, выбираясь наверх. А не то умирашек тут собралось бы куда больше!
— Даже если они меня разок-другой куснут — не велика беда, — прошептала Зина, чтобы саму себя подбодрить. — Меня прежде собаки покусывали — так ничего со мной не случилось…
И она сделала шаг к выроненной Иваном палке.
6
Митрофан Кузьмич подхватил с пола острый кусок гранита — тот самый, которым он разбивал крышку гроба своего отца. И сделал несколько шагов к двери склепа — так и оставив Кузьму Петровича стоять подле стены. Тот проводил своего сына взглядом единственного глаза, и взгляд этот был столь осмысленным и суровым, что у Митрофана Кузьмича в очередной раз зашлось бы сердце — если бы он это заметил. Но, к счастью для себя, живой купец был полностью отвлечен появлением неживого гостя.
Митрофан Алтынов камнем ударил мертвого мальчишку, уже пролезшего внутрь, точно по темечку. И череп ребенка-мертвеца раскололся с такой легкостью, словно был старым глиняным горшком. А мертвый мальчишка (Митрофан Кузьмич опознал в нем Васятку: умершего лет десять назад младшего сынка местного кузнеца) повалился на пол — носом вниз. И более уже не двигался.
«Так их нетрудно одолеть!» — с неимоверным облегчением подумал купец.
И в ту же минуту последние два шурупа, на которых еще держался дверной засов, с ржавым взвизгом вылетели из своих пазов.
Надо отдать должное Митрофану Кузьмичу: он не ринулся мгновенно к двери — подпирать её спиной. Хоть первейшим его побуждением было поступить именно так. Но вместо этого купец первой гильдии метнулся назад — к своему отцу и его разбитому гробу. Поднатужившись, Митрофан Кузьмич приподнял с полу отцовское скорбное ложе и стал тянуть его по полу к двери.
Кузьма Петрович повернул голову к сыну и взметнул вверх темную правую руку — словно бы призывая прислушаться к чему-то. То есть, выходило: сам он по-прежнему мог слышать! Но Митрофану Кузьмичу было недосуг размышлять о том, какие из органов чувств его убиенного отца продолжают действовать — и позволяют ему ощущать мир вокруг себя. Живой купец волоком потащил гробовое ложе к двери — в которую протискивались уже двое других покойников: мужик и баба.
Впрочем, пол оживших мертвецов Митрофан Кузьмич определил только по длине их волос. Оба они были теперь — пустоглазые, безносые, безгубые. Митрофан Кузьмич смутно подумал: они в земле пролежали не менее двадцати лет. И уж над их телами бальзамировщики точно не трудились! Впрочем, у обоих мертвецов каким-то образом уцелели зубы — как видно, оба умерли не в таких уж больших летах, не успели их потерять. И оба они щерились теперь, будто голодные волки. А купец продвигался к двери медленно — дубовая домовина двигалась тяжко, неохотно.
Отстраненно, будто не о самом себе, Митрофан Алытанов подумал: «Я сам — почти уже такой же покойник, как и они. Еще минута — и они меня загрызут. Может быть, и мой отец к ним присоеднится». Однако пока что Митрофана Алтынова выручало то, что эти двое застряли в дверном проеме, мешая друг другу и сцепившись ребрами, что выступали из-под их истлевших гробовых одежд. Так что купец сумел нагнуться — подобрать выроненный им давеча складной ножик.