При своих последних словах Пётр Филиппович бросил столь выразительный взгляд на господина Сусликова, что тотчас сделалось ясно, кто именно писал невыиграшные для Ивана реляции его матери и её незаконному супругу. Однако сам Василий Галактионовичем взгляда этого явно не заметил: слишком был увлечен поглощением напитков и яств, выставленных на стол.
— Благодарю за поддержку! — Иван коротко кивнул Петру Эзопову, ухитрившись при этом на него не посмотреть. — Однако смею вас уверить: речь пойдёт отнюдь не о предположениях. Я намерен представить вам неоспоримые факты.
И с этими словами он повернулся к Николаю Степановичу Мальцеву — на которого поглядел пристально, но при этом как бы сочувственно. Уездный нотариус под его взглядом даже слегка поежился, однако глаз не отвел — вместо этого опустил обе ладони на коричневый конверт, лежавший перед ним на столе. Можно сказать, припечатал его к полотняной скатерти. Иван Алтынов смысл этого его жеста отлично понял и едва заметно усмехнулся — кривовато, одним уголком губ.
— Я знаю, — сказал он, — что вы, Николай Степанович, не вправе разглашать содержание конфиденциальных документов, которые оставил вам на хранение мой отец. Однако мне содержание всех этих бумаг известно. Так что я попрошу вас только об одной вещи: когда я буду о принесенных вами документах рассказывать, поправьте меня, если я в чем-либо ошибусь. А ежели никаких ошибок в моих словах не будет, то просто молчите. Так вы никоим образом не нарушите волю моего батюшки.
— Выходит, — воскликнул Валерьян — явно удивленный настолько, что утратил всякую осторожность, — Митрофан Кузьмич все-таки тебе сообщил обо всех своих делах и планах!
— В конечном итоге сообщил, да, — кивнул Иван, ни слова не прибавив о том, где и, главное, когда он это сообщение получил; но, впрочем, его об этом никто и не спрашивал. — И начать я вынужден с пересказа того письма, которое батюшка мой получил от своего отца, Кузьмы Петровича Алтынова, за два дня до его гибели. Вначале мне показалось странным, что мой дед решил вступить в переписку с моим отцом, хотя тот проживал в одном с ним доме. Но потом понял: у Кузьмы Алтынова духу не хватило рассказать всё это в беседе с глазу на глаз. Невзирая, на то, что он — дед мой — уж точно был не робкого десятка.
2
Иван Алтынов помнил почти что наизусть содержание того необычайного покаянного письма, отправленного его дедом. Письма, которое в данный момент лежало в запечатанном сургучом конверте у нотариуса Мальцева.
Во-первых, Кузьма Петрович без обиняков сознавался в том, что примерно за десять лет до написания этого письма он вступил в связь с ключницей Маврой, которая от него понесла. И произвела на свет сына, которого Кузьма Алтынов решил назвать Валерьяном. А ещё он решил, что ответственность за рождение бастарда должен взять на себя его зять — Петр Эзопов. На что тот согласился почти что с восторгом — поскольку в благодарность за это получил от Кузьмы Петровича сто тысяч рублей: "на воспитание дитяти".
Во-вторых, дед Ивана сразу же после этого признания делал предостережение, которое Митрофан Кузьмич Алтынов явно довел впоследствии до сведения своей сестры Софьи, а та, в свою очередь, передала его приемному сыну. "Мне горько говорить об этом, — писал Кузьма Петрович, — но Валерьян должен знать, что более всего на свете ему следует остерегаться своего отца. А наравне с этим — остерегаться собственных дурных наклонностей, к нему от отца перешедших". Почему Кузьма Алтынов решил высказаться в такой завуалированной манере — Иван не знал. Зато для него было очевидным другое: его тетенька Софья Кузьминична слышала всего лишь пересказ этого письма от своего брата — сама она отцовского признания не видела. Потому как до последнего времени ничего достоверного об истинном отце Валерьяна не знала. Так же, как и сам Валерьян не знал, кто был его отец. Потому-то и боялся до одури Петра Филипповича Эзопова.
В-третьих, Кузьма Алтынов сообщал своему сыну, что слухи о давнем романе его жены Татьяны с Петром Эзоповым не имели под собой никакой почв. Да, такой роман и вправду возник — но уже много позже, незадолго до написания самого этого письма. И о том Кузьма Петрович намерен был поведать позже. А для начала он сообщил, что в действительности Петр Филиппович много лет состоял в любовных отношениях не с кем-нибудь, а с Агриппиной Федотовой — своей сверстницей и соратницей по "особым" (как их назвал Кузьма Алтынов) деяниям. Деяния эти, как понял Иван, представляли собой разнообразные колдовские практики, коими любовники увлекались не менее (а, может, и более) страстно, чем друг другом. И теперь, зная то, о чем не мог знать его дед: что Агриппина Федотова покинула Живогорск, дабы поступить в услужение к своей формальной сопернице, Татьяне Алтыновой — Иван именно к такой мысли и склонялся. Отношения между Петром Эзоповым и ведуньей Агриппиной куда более походили на преступное сообщничество, чем на романтическое увлечение.
Однако главное — и самое нелицеприятное своё откровение — Кузьма Алтынов приберег напоследок. И касалось оно уже непосредственно Митрофана Кузьмича и его брака. Ивана откровение это поразило сильнее, чем все остальные дедовы самообвинения. Что было и не удивительно.
"Должен признаться тебе, сын мой, — писал Кузьма Петрович, — что брак твой с дворянской дочерью Татьяной Дмитриевной порушил когда-то все те надежды, которые я много лет лелеял. Ибо я присмотрел для тебя совсем другую невесту. Но, увы, она была слишком юной для тебя. Нужно было ждать годы, пока она подрастет. А ты тем временем взял, да и обвенчался со своей Татьяной. Тогда как я желал видеть твоею женой Аглаю Федотову, дочь Агриппины. И мне этот союз потребен был паче хлеба насущного, поскольку давал возможность замириться с её матерью, которая долгие годы плела против меня козни. Вначале — одна, а потом вместе со своим полюбовником: моим зятем Петром Эзоповым".
Дед Иванушки не давал в своём письме никаких разъяснений относительно того, чем именно было вызвано враждебное отношение к нему Агриппины Федотовой. И купеческий сын понятия не имел, знал ли его отец о причинах этой вражды. Но для него самого после недавних событий на Духовском погосте всё было яснее ясного: купец первой гильдии Кузьма Петрович Алтынов и будущая тёща священника Агриппина Ивановна Федотова вступили в непримиримое соперничество на колдовском поприще. Кто в этом соперничестве в конце концов одержал победу — было очевидно. И купец-колдун явно опасался ещё задолго до собственной гибели, что дело закончится его поражением. Потому-то и жаждал женить сына на юной дочери своей врагини. А впоследствии, надо думать, по той же причине упорно ухаживал за Аглаей сам: надеясь, что Агриппина умерит свои нападки на него, если на кону будет стоять честь её дочери.
— Ну, дедуля, ты был и фрукт! — невольно воскликнул Иван, когда впервые это письмо прочел — будучи студентом-правоведом Московского университета.
Однако за этой иронией Иван Алтынов пытался спрятать от самого себя тот жаркий гнев, который его охватил, когда он дочитал дедово письмо до конца. Ибо в последних его строках Кузьма Алтынов открыто сообщал о том, что он умышленно довёл свою невестку до прелюбодеяния, при помощи колдовских чар влюбив её в Петра Филипповича Эзопова. Который под воздействием схожих чар тоже проникся неотвязной страстью к Татьяне Дмитриевне — хотя отнюдь этого не желал. Зато Кузьма Петрович положил конец любовной связи своего зятя с Агриппиной Федотовой. Чего, собственно, он и добивался.
3
Но всех этих подробностей Иван Алтынов не стал сообщать своим гостям, собравшимся в зале для торжественных приёмов. Ограничился сокращенным пересказом: упомянул о том, что Кузьма Алтынов так сильно недолюбливал свою невестку, что выступил в роли сводника между нею и свои зятем Петром Эзоповым. Впрочем, если эти экивоки кого-то и могли обмануть, то уж точно — не самого Петра Филипповича и не Татьяну Дмитриевну, которые во время этого пересказа лишь мрачно переглядывались. А тетушка Ивана, Софья Кузьминична — та и вовсе издала горький и какой-то каркающий смешок, когда её племянник договорил.