Выбрать главу

– Если есть вопросы – задавай сейчас. Когда доберемся, не до них будет.

Я помедлил, дожидаясь пока он управляется с маховиком, и спросил:

– А что произошло с парнями, что были до меня?

На миг Харон замер.

– Ну, Парень, ты нашел о чем спросить.

Он дернул и открыл дверь. Из черноты за ней повеяло сыростью и стоялой водой.

– Иди вперед, – сказал Харон, приглашая движением руки. – Смотри под ноги. Там ступени. А далее – вода. Не бойся, там по пояс, не глубже.

На пороге он остановил меня и включил фонарь, сперва на моей маске, а затем и на своей.

– Там нет электричества? – удивился я.

– Нет. Мы, Парень, работаем в воде. Хотя, дело не столько в ней. Пробовали. Не приживается там электричество, – Харон подтолкнул меня. – Иди уже.

Ступени, а затем и дно, оказались скользкими, и часто приходилось идти как на лыжах – не поднимая ног. Харон задраил дверь, обошел меня и зашагал впереди. По пояс в воде, мы не спеша двигались по узкому, но высокому тоннелю со сводчатым потолком: под ним тянулись трубы разного диаметра – новодел двадцатого века, – то и дело изгибающиеся и исчезающие в потолке. На стенах (то слева, то справа) встречались старинные, ржавые подфакельники. Кладку стен из красного кирпича с полметра над водой покрывала черно-зеленая слизь. Запах был тяжелым, густым. Коридор гулко отзывался на всплески воды и наше дыхание. Конца ему видно не было, или же света наших фонарей не хватало, чтобы достать так далеко, но было видно, что коридор плавно поворачивает влево.

– Так что случилось с парнями? – спросил я, после минуты молчаливого пути.

Харон недовольно прохрипел, но ответил:

– Нетрудно догадаться. Умерли.

Логичным было бы спросить «как?», но я сдерживал свое любопытство, отчасти из боязни услышать нечто жуткое, но больше – давая Харону возможность собраться с мыслями и самому решить, когда ответить на мой логичный, но не озвученный вопрос. И он ответил:

– Первый – сошел с ума. Говорю как было, и других слов подбирать не стану. В здравом рассудке продержался он меньше месяца, а затем: потерял сон, перестал есть, то – глупо хихикал, то – становился буйным. В конце концов, находиться с ним в замкнутом пространстве стало совсем невыносимо, и даже – опасно. Не говоря уже о том, что и на работе это плохо сказывалось, а это грозило весьма плохими последствиями уже не только ему, но и мне… Да и не только нам с ним. Коротко говоря: забрали его. И об участи его можно не гадать. Но, в его состоянии, может то было и благом. Он мне сразу показался хлипким. Можно, конечно, ошибаться в людях, но в нем мои печальные ожидания, увы, оправдались.

Харон остановился и обернулся.

– А ты парень крепкий, видно сразу, – он пристально смотрел мне в глаза, явно наблюдая за моей реакцией. – Так что, не бойся и не надумывай ничего наперед.

Я стиснул зубы и кивнул.

– Со вторым, – двинувшись дальше, продолжил Харон, – мы проработали больше года. И все бы ничего, да как-то сник он, что ли. Все спрашивал меня: в чем смысл? Мол, в таком нашем существовании, да и в целом в жизни, нет его – смысла. Я пытался его вразумить, как умел. Но человек – он ведь существо такое, что дай ты ему самую что ни на есть истину, а он все равно ее отринет, потому как та не совпадает с его личными убеждениями, с его устремлениями, интересами и представлениями о жизни. Конечно, все люди, рано или поздно, задумываются о смысле жизни, а спрашивая других, словно бы полагают, что смысл единообразен для всех, как будто по одному лекалу вырезан. Это же даже представить жутко. Вообрази только: наступает день, когда всем нам вдруг открывается смысл жизни – неоспоримый, истинный – и открывается так громогласно, что аж вся вселенная эхом отзывается. И уже не скажешь: не верю! И вот смотрим мы друг на друга, и понимаем, что теперь у нас одна цель на всех, один путь, одно устремление. Понимаем, что все мы теперь заложники этого самого смысла. Не так ли поступают правители, религии и секты, давая людям надежду и смысл – один на всех. Поначалу он людей даже объединяет, сплачивает, так сказать. Но ведь всегда находятся и несогласные. А уж новым поколениям смысл пращуров и вовсе непонятен и чужд. Это ли не утопия? Есть, конечно, в наших жизнях то, что всех нас объединяет: родись, расплодись, умри, но это не смысл, а только генетическая программа. А мудрость жизни состоит в том, что каждому дается возможность и право найти, выбрать свой собственный смысл, наполнить им свое существование. Главное – не заплутать, не спутать его с желаниями и мечтами. Мечта – она неосуществима по определению. А если же оказывается досягаемой, то это уже и не мечта вовсе, а так – желание, и, когда оно исполняется, ему на смену приходит другое. В погоне за желаниями человек всегда живет ожиданием будущего, будто бы смысл – где-то там. Но истинный смысл – он всегда здесь, он всегда сейчас. И вот не нашел тот парень для себя смысла, потому что искал чего-то эфемерного, всеобъемлющего, или ждал, что Бог, Создатель или некий высший разум, сойдет к нему лично и изольет на него благодать откровения, и только тогда жизнь его обретет смысл.