Утро Лёва встретил на скамейке в парке. Пора было возвращаться в отель, тем более, что почти все его деньги находились в номере. Да и вообще его уже, наверно, хватились. Лёва пошёл пешком, размышляя, потратить ли имеющиеся у него пять долларов на пару гамбургеров или потерпеть до дому. Идти, однако, пришлось долго, и он не выдержал характера, немного удовлетворив червячка. Солнце стояло в зените, когда из-за горизонта показалось здание гостиницы, с каждым шагом вырастая в небеса. Около Лёвы остановилась машина с затемнёнными стёклами.
"Ви ходить в отель, товарищ?" - осведомился крохотный японец в вечернем костюме, выскакивая из задней дверцы, - "Ми подвозить вас немного, так, да". В глубине машины виднелся крупный негр в кожаной куртке, чёрных очках, широкополой шляпе и сияющей улыбке. "Нет, спасибо", - прошептал Лева, чувствуя слабость в низу живота. Японец совершил вращательное движение бедрами, и Куперовский уже летел в шестидесятичетырехзубую пасть негра, всё ещё бормоча: "Да зачем, раньше надо было, а теперь я уж сам". Водитель, обернувшись к Лёве, что-то протянул ему, и сознание стало уплывать; впрочем, ощущение было приятным. Лицо у шофера вдруг оказалось небесно-синим, а глаза красными. "Красиво", - успел подумать Лёва...
...Они играли в "фараона" на поваленном на бок сейфе, сочно шлёпая карты на гладкую металлическую поверхность. Вместо двери у сейфа зияла дыра с обугленными краями, сквозь которую были видны несколько забытых банкнот и рассыпавшаяся мелочь.
- А может, так? - сказал косоглазый. - Взяли, мол, этого по ошибке, вместо дочки Онассиса, согласны обменять.
Неизвестно почему, видимо, от волнения, Куперовский начал понимать (а позже выяснилось, что и говорить) по-английски, чего от него не могли добиться ни в школе, ни в университете. После возвращения из Америки эта способность у него исчезла - наверно, тоже как результат волнения, но теперь уже от встречи с родиной - и больше никогда не проявлялась, кроме одного случая. Ну, об этом в другой раз.
- Всё-таки я не пойму, - тоненьким голосом жаловался верзила в шляпе, - зачем было красть, если не знаем, что теперь с ним делать?
- Объясняю, - в сотый раз повторил косой, нервными пальцами расстёгивая и застёгивая кобуру, - проклятые писаки, вся эта желтая пресса, уже раструбили, что мы его цапнули в Пентагоне, а мы, между тем, ни сном ни духом. Что еще нам оставалось делать, милый, чтобы спасти своё доброе имя?
- Ну, я не знаю, - верзила хлопнул ладонью по столу. - Ну, давайте тогда, как обычно. Ну, похищение с целью выкупа. Деньги на бочку и прочее.
- Старо, мой друг, - возразил молодой человек интеллигентного вида в костюме от Диора и галстуке от любящей женщины, с порочной ухмылкой на тонких губах. - Мне бы хотелось чего-нибудь свежего, оригинального, романтичного. К примеру, мы желали познакомиться с дорогим гостем поближе, показать ему настоящую Америку, которую он не увидит из окон туристского автобуса...
- Да, - сказал верзила, - из этих окон ни черта не увидишь. Негры-мойщики совсем обленились.
- Не "негры", а "афроамериканцы", сколько раз учил, - прорычал из угла широкоплечий шоколадного цвета, ранее, казалось, дремавший. - И не "обленились", а добились успеха в борьбе за свои гражданские права. Повтори.
Верзила покорно повторил.
- Молодец, - сказал шоколадный и снова, по-видимому, заснул.
- Продемонстрировать ему кое-что из передовой американской технологии, - мечтательно продолжал юноша. - Что-нибудь запоминающееся на всю жизнь.
- Вот на это я согласен, - встрепенулся плешивый, но чубатый власовец. - Дайте его мне, дайте, я ему продемонстрирую передовое, до конца жизни попомнит. Небось, он коммунист.
- Не коммунист я, - закричал Куперовский, - комсомолец только, да и то по ошибке молодости, и взносы давно не плачу. Вот, смотрите сами, - дрожащими пальцами он полез в карман и с ужасом понял, что оставил билет в номере.
- Врешь, - констатировал чубатый. Его обнаженные по локоть руки отливали красным. "Кровь, - подумал Лёва, - или на пляже обгорел. Одно из двух".
- И что вы все врёте? - грустно сказал власовец. - И ты, и тот комиссар, что до тебя был. В сорок третьем году. Нет, парни, пусть мы его для того цапнули, чтобы после страшных мучений выведать военные секреты Москвы...
- Не надо мучений, - твердо сказал Лёва. - Если меня вежливо попросить, я сам всё скажу.
- ...И подарить их дорогой любимой Америке.
- Продать, - поправил косоглазый.
- Да, так лучше. Или - в целях усиления международной напряжённости, а? Ну, чтоб меня случайно России не выдали. А то с этой вашей хвалёной демократией...
Лысый старичок пока молчал, но постоянно хихикал. Видимо, тоже что-то придумал.
- Нет, лучше бы мы балет из Большого похитили, - грустно сказал косоглазый. - На всех бы хватило.
- Мне не надо, - просипел верзила.
- Ах да, извини, всегда забываю...
- Встать! - скомандовал косоглазый. Присутствующие вскочили с криком: "Шеф!".
Вошли солидный лысоватый мужчина, одетый в "руководящем" стиле, две "гориллы", одна из которых несла кейс, и давешний синелицый.
- Ну что, придумали что-нибудь? - спросил солидный.
- Пока нет, босс, - нестройно ответили присутствующие.
- Тогда я сам решил. Господин Куперовский!
- Да, - вскинулся Лёва.
- Догадываетесь, кто это? - он указал на синелицего. - Нет? Я так и думал. Это Шринитрочетвертак, пришелец с Альдебарана, прибыл на Землю три года назад. По счастливой случайности первыми с ним и его приятелями встретились мои люди, мы нашли общий язык, и теперь они работают на меня. Их пятеро, впрочем, трое - роботы. Вы не удивлены?
- Нет, - ответил Лёва, не понимая, чему тут изумляться. Я так и подумал сразу, что это пришелец.
- Прекрасно. Вот видите, ребята, проблема решена. Теперь он слишком много знает, и его следует убрать.
"Какие-то грубые они тут, - подумал Куперовский, - хоть бы подготовили сначала, а то с бухты-барахты. Одно слово - мафия".
- Босс, вы неподражаемы, - томно произнес интеллигентновидный юноша. - Я бы предложил выпить чего-нибудь бодрящего в честь успешного завершения трудов.
... - Уважаемый мистер шеф, - возмутился Лёва, - в конце концов, это неблагородно - сначала посидеть с человеком за столом, преломить с ним, так сказать, одну пиццу, а потом, как вы выразились, убрать.
- Оставь, - отмахнулся шеф, - эти мелкие противоречия не должны мешать возникновению большой дружбы между нами. Можешь звать меня просто Джованни.
И он одним длинным глотком опустошил бутылку кетчупа.
- Послушайте, синьор Джованни, а может, отпустим меня? Я бы тебе матрешку подарил, у меня в номере есть. И баночку кавьяра. Двести граммов, а? Даже две баночки, честно! Но за одну ты должен дать мне джинсы, я маме обещал. И я тебе еще балалайку пришлю потом, с Родины. С гравировкой: "Джованни от любящего его Лёвы".
- Из Москвы? - спросил шеф, глядя на Куперовского сквозь опорожнённый сосуд.
- Нет-нет, - сказал Лёва и принялся быстро объяснять, где именно находится наш древний город на великой грязной реке.
- Хорошо, - качнул головой шеф, - только "любящий" - не надо. Это у вас там, в России, кто с кем хочет и в любое время. У нас, в мафии, с этим строго: узнают - и всё, крышка.