– «Пренебрежимо редко»? Ну, это ты загнул, родственничек! Да сплошь и рядом! Космос, однако. Нет, это ты как раз поднял серьёзную философскую проблему, причём самой что ни на есть практической направленности, но в данный момент у нас с тобой имеются проблемы и поважнее. Дело в том, что разумные обитатели Вселенной априори рассматриваются Большой Машиной как свободные мыслящие единицы, обладающие абсолютными правами на личное существование. Прекрасный постулат, который в своё время вложил в прошивку БМ её изобретатель. Кстати, имени его никто не знает, разрешения на создание БМ он ни у кого не спрашивал и вообще был своеобразной личностью. В историю вошёл под прозвищем Компьютерный Маньяк. Знаешь, что начертано на его могилах (а у него их сотни на разных планетах, и во всех находятся некие останки)? «I`ll be back»! Почему-то по-английски. Так и не знаем: пошутил или в самом деле собирался вернуться? Говорят, он то ли был всемогущ, то ли никто так и не определил пределов его могущества. Сам, кстати, полагал, что бессмертен. Однако всё же умер. Наверное… Да, к насущным делам: БМ по вышеуказанной причине возрождает лишь тех, кто на момент гибели ясно и однозначно – хотя бы мысленно – выразил желание подвергнуться оживлению. Не ранее, чем в течение одного периода версификации, предшествовавшего вышеуказанному моменту. При отсутствии подтверждения оного желания информационная копия личности необратимо дезинтегрируется. Это я цитирую текст Всеобщей Инструкции Всего, Что Может Случиться, раздел «Изобретения Компьютерного Маньяка», параграф «Большая Машина Вселенной». Неприятность, однако, в том, что БМ засекретила этот период да ещё и постоянно его меняет. Так что в опасной ситуации рекомендуется всё время повторять про себя: «Я желаю восстановления», «Я хочу восстановиться в случае гибели» – или что-то ещё в этом роде. Что я, между прочим, и пытаюсь делать. А ты меня отвлекаешь.
– Но разве у нас сейчас опасная ситуация?
– В космосе всегда опасная ситуация.
– Значит, и мне тоже надо так поступать?
– Ну, это как знаешь. Каждый индивидуум имеет право на прекращение физического существования. Да не беспокойся ты так, привыкнешь. У нас, звёздных волков, все эти штучки уже в подкорке сидят. На уровне рефлексов.
Лёва замолчал. Однако через некоторое время он рискнул прервать чтение мантры, дабы спросить:
– Слушайте, а Большая Машина… Её кто-нибудь дублирует? А то не ровён час…
– Не знаю, право. Наверное, есть резервная БМ, – засомневался Кон. – Хотя я о ней не слышал. Кстати, я даю тебе разрешение перейти на «ты».
Лёвушка не успел поблагодарить Дядю, ибо в этот миг грохот сотряс барабанные перепонки (у тех, у кого они имелись), внешняя стенка вздулась пузырём, и последняя тьма, лениво прокатившись по кораблю, затопила…
– Ну и как, – спросил Кон, когда вновь зажёгся свет, – это ты или уже не ты?
– А что, мы?..
– Не уверен. А ты как полагаешь?
Лёва задумался.
– Во всяком случае, пребывание в космосе мне нравится всё меньше и меньше.
– А кто от него в восторге?! Важен не сам процесс перемещения тела в пространстве, а его результат.
– Сотри ужасные черты,
И ты увидишь: мир – прекрасен!
– Стало быть, сегодня он у нас – Поэт, – вздохнул Кон. – Ну что ж, возможно, начинать с худшего варианта – это и неплохо. Разреши, Лёва, представить тебе второго – по порядку, не по значению (как он требует всегда добавлять) – члена экипажа: Компьютер. Не знаю, что бы я без него делал. Боюсь, что прожигал бы жизнь, ни в чём себе не отказывая. Вообще-то вместо имени ему положен номер, но мы, евреи, так сентиментальны… Короче, его зовут Арон.
– На рассвете разбужен
Соловьиной я песней…
Придушить бы певца!
– Вот в таком разрезе, – вздохнул Дядя. – Привыкай.
Дверь в кают-кампанию (если это была кают-кампания, что, конечно, весьма вероятно) с шипением отползла в сторону. На (отсутствующем) пороге показался кургузый мужичонка затрапезной внешности с редкой солженицынской бородкой. Скрестив ноги в вертикально-полосатых штанах и оправив тщательно засаленную телогрейку, он уселся прямо на пол. Хотя свободные кресла были. На Лёвушку зашелец зыркнул крайне неприязненно. Лёва, который привык оказываться первопричиной неловких ситуаций, попытался поздороваться и представиться. Новый ледяной взгляд пресёк его старания, а злобное шипение, наподобие змеиного, остановило протянутую руку. Более того: если Лёва, расхаживавший по помещению, приближался к человечку, тот судорожными движениями утягивался в сторону и как-то стремился слиться с окружающей средой, что у него не особенно получалось. Присмотревшись к лицу мужичка, Лёвушка получил ответ на один из многих дурацких вопросов, которые время от времени задают себе некоторые поклонники изящной словесности: в книгах частенько упоминается семитский нос, причём все мы знаем, что он собой представляет; а вот как выглядит антисемитский нос? Теперь Лёва определённо знал – как.
– Пафнутий, – подтвердил очевидное Дядя. – Теперь, вроде бы, все. Да, наша шхуна называется «Непобедимый». В целях повышения неуязвимости судна и оптимизма экипажа.
Арон по собственной инициативе включил обзорные экраны. Похоже, Солнечную систему корабль уже покинул, поскольку за бортом с огромной скоростью проносилось Великое Ничто. То есть вокруг ровным счётом ничего не менялось, и лишь звёзды стали чуть ближе и ярче, к тому же прекратили подмигивать.
– Чертовски увлекательно, – пробормотал Лёвушка.
Пафнутий пророкотал, обращаясь исключительно к собственной бороде, нечто неодобрительное.
Неожиданно мимо проскользнул обгорелый, в заплатах и пробоинах корпус звездолёта с повреждёнными дюзами. Лев посмотрел ему вслед.
– Хемми, – прокомментировал компьютер. – Герой многих поэм и баллад. Сам в данный момент планирую изваять про него сагу, раз уж довелось встретиться. Появился повод! Личность известная. Абсолютный Диссидент. Недавно подал иск против Создателя. Ввиду неудачного устройства реальности, каковая причиняет Хемми невыносимые страдания. Прошла уже пара десятков заседаний Вселенского Суда, однако рассмотрение дела постоянно откладывается ввиду неявки ответчика. Правда, адвокаты с Его стороны приходили, но почему-то всякий раз иные. Судья дважды угрожал насильственным приводом, так что, полагаю, Творцу не отвертеться.
– Баловство одно, – проворчал Пафнутий. – Суета сует и всяческая суета.
– Ну, не скажи, – отозвался Дядя. – А если он таки выиграет дело? Представляете, каких размеров моральную компенсацию можно содрать с Демиурга?
Из спрятанных динамиков взвыл замогильным баритоном воспрянувший компьютер, которого вновь лягнул Пегас:
– Сто рублей до зарплаты…
Но зовёт агитатор
Через тернии к звёздам.
По весне обещают
Выборы богдыхана
И авитаминоз.
Мягко падают листья
На промокшую землю.
В подворотне – дерьмо…
Ранним утром по стенам
Прихотливые струйки.
Кто-то кран не закрыл.
Дацзыбао с призывом
Выбирать депутатов.
Снег заносит следы…
Даже если улитка
Заберётся на Фудзи,
Не изменится мир.
– Что это было? – после мучительной паузы, в течение которой зелёное лицо капитана то бурело, то белело, спросил Великолепный.
– Моё изобретение – пучок хокку, – ответствовал творец. – Придёт на смену устаревшему и зацикленному венку сонетов.
– Спасибо за комментарий, Арон, – поморщившись, сказал Дядя. – Мы в восхищении. Однако не в полном, ибо, между прочим, у тебя здесь и слогов неправильное количество, и с ритмикой не всё в порядке. Это уже не хокку, это какой-то хоккей получается, и, как говаривал один известный мастер разговорного жанра на Земле, такой хоккей нам не нужен. Абсолютно с ним согласен. Кстати, Лёва, приготовься: завтра с утра мы высаживаемся на планету. Ты впервые сможешь увидеть представителей иных цивилизаций (при этом не имеющих ничего общего с кланом Куперовских) и даже пообщаться с ними. А Арон тем временем подзаправит двигатель.