- Смотри-ка, телевидением обзавелись, - подтолкнул меня локтем Дима. Все как у людей.
Слева у Белого дома располагался скверик, посреди которого стоял в тенечке товарищ Ленин, простирая руку вдоль обязательно присутствующей в каждом городке Северного Кавказа улицы Красной, которая являлась главной. Даже сохранившая свое имя улица Ленина была здесь второй по значению, хотя на ней находились и прокуратура, и милиция.
Зато на Красной располагались и действующий кинотеатр, и горсуд, и редакции двух газет, и школа искусств, из окон которой все время доносились звуки то детского хора, то пианино, то мощно вступал целый оркестр. На этой же улице находился городской музей, в подвале которого работал бар, а также загс, книжный и другие магазины, но самая главная достопримечательность высилась на площади перед Домом культуры. Это был могучий, высоченный и толстенный дуб. Дуб был почему-то окружен нелепой гирляндой с вылинявшими флажками, непонятно что изображающими. Как заметил Манхэттен, это был одновременно памятник двум дубам: явлению природы и какому-то дубу человеческой породы, догадавшемуся окружить дерево такой гирляндой.
Мы пошли по городу. Заметно прибавилось бурно строящихся частных домов внушительных размеров. Кто-то богател, кто-то приезжал из других республик бывшего нерушимого. Когда межу ними пролегли границы, многие подались в Россию, спасаясь от войны и голода. В городе жила большая армянская диаспора, много выходцев из Душанбе и Казахстана. Те, кто побогаче, рвались в краевые центры - в Ростов и Краснодар, а то и поближе к Москве, а те, у кого денег было поменьше, переползали на последнем издыхании границу и оседали по мелким городам и станицам благодатного края.
Потом мы остановились посмотреть на большой, красивый храм. Подъехала "Волга", из неё с трудом выбрался батюшка метра два ростом и охвата невероятного, с лицом не только круглым, но и выпуклым, с реденькой бородкой. Он перекрестился на храм пухлыми пальцами и протиснулся в ворота.
- Ну и поп! Об такой лоб только поросят бить, - покачал головой Манхэттен.
И тут же получил по затылку от Димки, который истово крестился на кресты храма. Алик хотел что-то возразить по этому поводу, но Дима показал ему увесистый кулак, и аргумент был признан серьезным. Манхэттен заткнулся. Гулять особо было негде, и мы вернулись в центр, зашли в музей, хотя выучили его назубок ещё в прошлый приезд, а я так и раньше: приходилось бывать тут во время раскопок. И сотрудника музея, старшего археолога района я немного знал. Звали его Андрей, но в этот раз мы его не застали, куда-то уехал, впрочем, почти как всегда.
В музее было тихо и удивительно чисто. Одна сотрудница меня узнала, спросила, не на раскопках ли мы. Пришлось ответить, что нет. И в сердце кольнуло.
Я заторопил друзей, и мы вернулись в гостиницу. Там нас чуть Кондратий не хватил. Дверь в номер была приоткрыта. Мы не сговариваясь бросились внутрь и застыли на пороге. Две миловидные женщины убирались в комнатах. Мы с облегчением перевели дух и переглянулись.
Каждый из нас в душе, я уверен, проклинал себя за беспечность. Отправившись просто пошляться, мы оставили без присмотра огромную сумму денег. Это послужило нам уроком на будущее. С тех пор мы никуда не уходили вместе, если в доме оставались деньги и товар.
После обеда, когда мы дремали, развалясь на кроватях, к нам постучал молодой парень, сказал, что он от Хлюста, что дом освободился, и Хлюст просит кого-нибудь сходить посмотреть его. Пошли Дима и Манхэттен. Я остался.
Вернулись они быстрее, чем я ожидал, оба в приподнятом настроении, почти восторженные. Наперебой бросились расхваливать домик, заторопили, затормошили меня, и уже вечером мы переехали на новое место. Это оказался небольшой дом из четырех комнат, беленый, без обоев, светлый и чистенький, огражденный высоким забором. Вдоль стены шла беседка из виноградных лоз, которые летом закрывали окна зеленью от яркого и жаркого солнца Кубани.
Во дворе стоял большой сарай, крепкий, с мощными воротами. Огорода не было, зато радовал глаз фруктовый садик. Яблоня, груша, четыре вишни, два высоченных абрикосовых дерева и громадина-орех. И ещё была кухня-времянка, в каких здесь с весны до поздней осени проводит основное время почти все женское население, заготавливая разносолы и варенья, благо все растет тут само, только собирай.
Нас все устраивало. Со всех сторон дом окружали соседские заборы, с примыкающими хозяйствами, так что незаметно подобраться к нам было бы непросто, пришлось бы лезть через несколько дворов с собаками. Сарай был вместительный, во двор можно загонять машины, причем подгонять их прямо к сараю. И место тихое, и подъезды удобные. Словом, лучше не придумаешь.
Вечером мы устроили скромное новоселье, пригласив соседей, которые охотно откликнулись, завалив наш стол ранней зеленью, такой непривычной для нас в это время года, и всевозможными банками с "закрутками", как здесь называют маринады и соленья. Еще больше нас одарили полезными советами и информацией. Здесь все знали решительно всех и решительно все: кто, что, с кем, когда и куда.
Но один совет был действительно более чем ценен. Мы как-то упустили это из виду. Нас предостерегли от покупки меха плохой выделки и просто "больного". Когда я по наивности спросил, как это определять, на меня посмотрели, как на ненормального.
- А как же вы покупать собирались? - поинтересовался сосед. - Вы же до своей Москвы ничего не довезете. Понапхают вам "дурака", пока перевозить будете, весь ворс осыпется.
Тут мы крепко призадумались. Специалисты по мехам мы, надо признаться, никудышные. Нам тут же присоветовали взять в консультанты соседского дедка, который про нутрий знал больше, чем про самого себя. Это нас взбодрило, но самогонка, которая появилась после того, как с водкой было покончено, сильно повоздействовала на мое состояние. Как меня отправили "ночевать", я плохо помнил.
Утром я встал с головной болью, помятый. Димка и Манхэттен спали, я не стал их будить, вышел из дома. С удовольствием умылся под колонкой прямо во дворе, водичка была ледяная, но как будто живая. Растерся полотенцем и повеселел. У ворот около крыльца стоял почти новенький "рафик", его, наверно, вчера пригнал Хлюст, когда я уже спал.
На столе, стоявшем под зеленой крышей винограда, я убрал следы вчерашнего веселья, в кухне-времянке сварил себе кофе, сел на ступенечку и пил горячий напиток, наслаждаясь его вкусом и свежим воздухом.
Вскоре проснулись мои товарищи, и наскоро позавтракав, мы отправились на трудовые подвиги. В первую очередь проехали по адресам, которые нам напихали гаишники. Хорошее отношение с милицией - святое дело.
Дальше так и пошло. С утра мы завтраками, брали дела Андрея и отправлялись до самого вечера, колесить по городу и ближайшим станицам и хуторам, отыскивая продавцов, меха и шапки. Не все складывалось гладко. Многие сидели по домам, выращивали нутрий и продавали их уже привычным оптовикам, которые в определенное время приезжали за товаром. Были и перекупщики, которые так же, как мы, скупали товар по заказам для оптовиков, а те платили им за труды. Правда, такого размаха, как у нас, ни у кого не было, и порознь эти перекупщики нам конкуренции не составляли. Но вместе, совокупно, они оттягивали на себя значительную часть этого мехового айсберга, верхушка которого только едва проглядывала на Северном рынке. Он работал по выходным, хотя и шли давние разговоры о переводе его на ежедневный режим.
На рынок и по адресам ездили мы с Димкой, Алик в основном сидел дома, руководил финансовой деятельностью, определял стратегию и тактику. И караулил. Он все что-то вычерчивал, высчитывал, подолгу уединялся с дедом Андреем, который страдал бессонницей и чисто медвежьим здоровьем. Мы уже с ног валились, а старик все ничего. У него ещё хватало сил на долгие беседы с Манхэттеном, в лице которого старик обрел внимательнейшего слушателя. Алик буквально конспектировал за дедом каждое слово.
Поначалу мы покупали товар, почти не торгуясь, часто уступали из жалости, видя многодетные семьи и страдающих от своей бесполезности здоровых мужиков. В городе царила жесточайшая безработица. Кормились в основном за счет подсобного хозяйства да случайных заработков. Почти все предприятия в этом и без того не особо промышленном городе стояли. Некоторые за ненадобностью, другие, потому что не выдерживали конкуренции, а кого-то просто не пускали из региона на российский рынок, чтобы избежать конкуренции дешевого товара.