Мои дети уже не знают, что такое примус. Разве что в походы по горам, мы брали с собой маленький бензиновый примусок, но это совсем не то… Примус был своеобразным символом семьи, чем-то вроде семейного очага. После того как на нем приготавливали обед, примус уносили из кухни в комнату: не дай бог пропадет. Бидон с керосином тоже стоял, в комнате.
Услышав громкий крик: «Керосин привезли!» — мы моментально оставляли игры в темном коридоре, получали от матерей отсчитываемые по копейке деньги и бежали в керосиновую лавку. Клеенчатые сумки использовались только для покупки хлеба или продуктов, в керосиновую лавку я бежал, неся в одной руке спаянный из жести бидон, а в другой держал за горлышко четвертинку, предназначенную для синевато-сиреневого денатурата. Горлышко четвертинки затыкалось тряпочкой. Почему-то мы никогда не брали сразу пол-литра денатурата, очевидно, не хватало денег. Кроме керосина и денатурата из керосиновой лавки мы приносили, иголки и иногда капсюли. Примусная иголка на редкость простой инструмент: узкая полоска жести на одном конце загибалась, и в загиб вставлялся кусочек стальной проволоки, которым и прочищался капсюль примуса. Капсюли в лавке были медными, новенькими и казались очень красивыми. Примусная иголка стоила перед, войной копейку, а капсюли по пятачку.
Моя мама всегда работала, и работала много. Гимназическое образование позволяло ей быть учительницей нашей Измайловской школы, а потом фельдшерицей благущенской больницы. В аттестате, выданном частной женской гимназией Л. Д. Ежовой в Москве в мае 1912 года, сказано, что мать «имеет право на получение от Министерства Народного Просвещения свидетельство на звание учительницы начальных училищ и заниматься обучением на дому». В следующем, 1913 году мама окончила дополнительный восьмой класс гимназии, что дало ей звание домашней учительницы, которое стояло выше, чем звание учительницы начальных школ.
Если мать получила образование в классической гимназии, то отец окончил реальное училище. Раньше реальное училище представлялось мне чем-то вроде современных профессионально-технических училищ. Но вот посмотрел журналы ученика, оставшиеся от отца (что-то вроде дневника), и увидел, что программа реального училища стоит довольно близко к программе современной средней школы. У нас нет латыни и греческого, но есть немецкий или английский языки. А так, если исключить закон божий, — все то же самое: четыре математики, физика, химия, история, география, естествознание, черчение и т. д.
Похоже, да не очень. В журнале есть правила для учеников, довольно суровые правила. Обязательное посещение церкви, «беспрекословное повиновение своим начальникам и наставникам», строжайшее выполнение всех правил, в том числе и таких: «Воспрещается также участие в публичных состязаниях, к какому бы роду спорта эти состязания не относились».
Встречая на улице своих учителей, ученик должен был за двадцать метров снять фуражку и «приветствовать их вежливым поклоном, хотя они и не были преподавателями их класса». За нарушение правил учеников часто выгоняли из училища, ведь всеобщего обязательного среднего образования тогда не было.
Вернувшись с работы, мама говорила всегда одну и ту же фразу: «Разведи, пожалуйста, примус». До сих пор не забылся горьковатый запах денатурата, запах горящего примуса, запахи десятка борщей, подгоревших каш и жареной рыбы. Для коммунальной квартиры примус — самая характерная вещь.
Только теперь, спустя много лет, я вижу нелепость обстановки нашей квартиры, где великолепный письменный стол деда, наш с сестрой старинный письменный столик, обеденный стол красного дерева и большое зеркало в деревянной оправе соседствовали с табуретками, самодельным фанерным шкафом и хлипкими железными кроватями. Над письменным столом висела большая географическая карта, на которой все, что было за Волгой, называлось «Степь кочующих калмыков». Когда мы с сестрой стали взрослыми, нашу комнату № 32 на третьем этаже пришлось разгородить. Перегородка прошла посередине единственного окна, для чего потребовалось сделать утолщение на средней створке рамы. Таким образом окно делилось пополам и освещало обе половины огромной комнаты.
И вот я стою под окнами дома. В полуподвальном помещении размещались тогда почта и аптека. Теперь ничто не говорит об этом, не осталось никаких дверей и даже намека на них. Все полуподвальные окна выравнены в одинаковые прямоугольники. Разглядываю снизу наше окно. Оно выглядит так же, как и тридцать лет назад. Надо войти в дом, подняться на третий этаж и открыть знакомую дверь. Но сделать это непросто. Не потому, что при входе сидит вахтер «Информэлектро», — непросто открыть дверь и войти в свое прошлое, в комнату, где проходила жизнь твоих родителей, где ты сам впервые осознал свое «я».