В другом конце сарая устроилось домоуправление нашего городка, а во время войны — булочная. У этой булочной в шесть утра собирался ежедневно весь наш островной люд. Все занимали очередь. Ребятишки играли, взрослые обсуждали невеселые военные новости. К семи часам все получали свои хлебные пайки и бережно разносили их по домам. Стоять в очереди приходилось потому, что все работали, иждивенческих карточек, по которым выдавалось триста граммов хлеба на день, было немного. Работали и подростки. Я пошел токарем на завод «Аремз» и стоял у станка, как и все, по двенадцати часов без выходных. Хлеб надо было получить до работы. А после завода мы шли на огород: весь наш остров поделили на небольшие участки, где мы сажали, выращивали и караулили по ночам картошку. Наш огород располагался как раз на том месте, где когда-то стоял Регулярный сад, о чем мы, конечно, не подозревали.
Пожалуй, единственное, что мальчишкам было известно из истории острова, — это то, что в большом каменном сарае северо-западного угла Государева двора хранился найденный Петром I ботик. Об этом сообщала полустершаяся надпись на помятом железном листе, висевшем на стене сарая. Анна Петровна помнит стоявший в этом помещении мраморный пьедестал и большую памятную доску с надписью золотыми буквами по серому мрамору.
Основатель российского флота в детстве боялся воды. Старший его брат — Федор Алексеевич и учитель юного Петра — Тиммерман всячески старались приучить его к воде. Они купались вместе с Петром в Измайловском пруду и катались по нему на лодках. И вот в 1691 году Петр с голландцем Францем Тиммерманом забрел как-то на льняной двор и обнаружил там иностранный ботик.
Длинный и нескладный Петр, на котором был узкий в груди и повязанный через плечо белым шелковым шарфом Преображенский кафтан, измерял при помощи астролябии Государев двор села Измайлова. Князь Яков Долгорукий привез из Франции четырнадцатилетнему царю этот инструмент, а как пользоваться им — объяснить не мог. Петр обратился к немцу — доктору: не знает ли? Доктор прибора такого не видел, но сыскал молодому царю знающего человека — голландца Франца Тиммермана. Юноша жадно вцепился в нового учителя, замучил его бесконечными занятиями геометрией и фортификацией. Позже он говорил про Франца Тиммермана: «И тако сей Франц через сей случай, стал при дворе быть беспрестанно в компаниях с нами».
Тиммерман дал задание Петру измерить расстояние от западных ворот Государева двора до восточных. Чертя на песке тростью голландца, Петр производил окончательные расчеты.
— Ровно сто сажен и двенадцать вершков, — сказал он, возвращая трость.
— Зер гут, майн фройнд! Только надо нам сей расчет проверить. Как мы можем это сделать? — спросил худощавый, подтянутый иностранец. Он был в строгом черном кафтане и при треуголке.
— Саженью!
— Можно саженью, — согласился Тиммерман.
— Федька! Поди сюда! — крикнул царь сержанту Преображенского батальона, ходившему за ними по пятам.
— Я не Федька, государь, я Евтихий, — смело шагнул вперед потешник, одетый в такой же зеленый кафтан. Из-под его треуголки во все стороны торчали вихры.
— Ефтихий! — фыркнул Петр. — Что за имя?! Будешь Федором. Давай сажень. Живо!
Произведенный за грамотность и смекалку в унтер-офицеры преображенец вырос в Измайлове и знал Государев двор как свои пять пальцев.
— В льняном амбаре, государь, — сержант бросился в правый угол двора к низкому каменному зданию.
Петр в нетерпении зашагал следом. За ним шел Тиммерман.
— Что здесь лежит? Чье? — спросил Петр, войдя в полутемное захламленное помещение.
— Старые и негодные вещи деда твоего царского величества, — отвечал Федор.
Петр осмотрелся. Почти всю стену амбара занимало большая лодка, заваленная старыми седлами, развалившейся мебелью и бочками.