Окончилось чтение. К креслу Наталии Кирилловны стали подходить боярышни и показывать свою работу. Подносили покровы для алтарей, плащеницы, воздуха. Золотые и серебряные нити уложены на шитье волосок к волоску. Словно и не шито вовсе, а тонко ковано.
— Государыня царица Наталия Кирилловна, — поклонилась несколько раз младшая дочь Бутурлина — Ольга, — дозволь наздать мне пелену с образом Богоматери Казанской для собора Благовещения, что в Соливычегодской. Батюшку моего просил о том Дмитрий Андреевич Строганов.
— Наше дело государево, Ольга, — отвечала царица. — Образ Богородицы наздай. Но пусть Дмитрий Андреевич Строганов государю нашему Великому князю Федору Алексеевичу бьет челом, а не мне. Так и передавай своему батюшке. А как быть тому образу?
— Шит будет по красной земле, — охотно отвечала нарумяненная боярышня, — лики и нимбы нитью золотою, остальное шелком и нитью серебряной.
— А размером?
— С локоть, государыня царица.
— Добро. Начинай с Богом.
Посмотрев все работы и дав необходимые наставления и советы, царица удалилась. Не успела за ней закрыться дверь, как вскочила царевна Феодосия и закричала радостью и озорно:
— На скатные горки! Все на горки!
Застучали по хоромам каблучки засидевшихся боярышень, заскрипели лесенки под их башмаками. И вскоре выбежали они на мороз в своих зеленых, синих и лиловых шубках, отороченных бобром и соболем, в развалистых широких шапках из парчи и атласа, закрывавших тем же мехом больше половины лба.
С визгом и смехом побежали по расчищенным дорожкам к специально устроенным из бревен и теса скатным горкам, что, загодя, еще в темноте были политы водой и теперь на морозе стали ледяными. Съезжали кто как, одни старались устоять на ногах, другие катили на решете, третьи просто скользили на подоле своей шубки. Падали, валились вниз друг на друга, весело возились, валяясь в снегу.
В XVII веке произошла заметная, если не разительная, эмансипация женщины на Руси. В шестнадцатом, да и в начале семнадцатого столетия царица и особенно царевны вели замкнутый, чуть ли не монашеский образ жизни. Многие из них оставались старыми девами, не выходили замуж: в своей стране равных по положению женихов не было, а за иностранных принцев мешала выходить чужая вера. Царевен никто не мог видеть, и они никого не должны были знать, кроме ближайших родственников. Молитва да рукоделие, ну еще раздача милостыни — вот и все занятия дворцовых затворниц. В церковь женщины царской семьи ходили не каждый день. Сам «Домострой»[29] освобождал от этого. Царь молился чуть ли не беспрерывно, его молитва как бы олицетворяла молитвы самого царства, а царица с царевнами молилась только о царской семье. Они проходили по особой галерее и отделялись от молящихся занавеской.
Выезжали женщины только в закрытых каретах и санях, так называемых каптанах — в зимних возках, занавешенных изнутри «камкой персидской». Занавеска отодвигалась лишь тогда, когда из деревень или сел выезжали в безлюдные места.
Первые «комедийные действа» в Москве, то есть театральные представления, царица с царевнами смотрели потаенно. Великий государь сидел на лавке перед сценой, что называется, в первом ряду партера, а семья его вынуждена была смотреть представление сквозь щели между досками.
Вскоре все изменилось. Жена и дочери царя стали выезжать в открытой карете, мало того, даже в одной карете с ним. Женщины присутствуют уже при приеме послов. Царица стала справлять свои именины, принимать гостей, чего никогда раньше не бывало. Она сама раздавала из собственных рук именинные пироги, угощала медом и пивом. В гостях у нее бывали не только боярыни, но и бояре, стали приезжать и иностранцы. Все это для окружающих было необычным и удивительным, но вскоре к этому привыкли, и нравы двора в чем-то даже слишком опростились.
Один из членов свиты герцога Голштинского писал о посещении Измайлова так:
«Капитан Бергер, провожая меня с графом Бонде, провел нас через спальню принцессы, потому что за теснотой помещения другого выхода у них не было. В этой комнате мы нашли принцессу Прасковью в кофте и с распущенными волосами; однако же она, несмотря на то, встала, встретила нас, как была, и протянула нам свои руки для целования»[30].
А вот другая картинка быта Измайловских хором начала XVIII столетия. Иностранец был послан в Измайлово с радостным известием о благополучном, возвращении Петра из Астрахани. Так он не без изумления рассказывал, что царевна Екатерина Иоанновна повела его к своей матери Прасковье Федоровне и сестре Прасковье Иоанновне, «которые со всеми фрейлинами лежали уже в постелях. После того я должен был подходить еще с герцогинею (то есть царевной Екатериной. — А. К.) к постели фрейлин и отдавать им визиты. Они лежали, как бедные люди, одна подле другой и почти полунагие»[31].
29
«Домострой» записан, собран воедино новгородским попом Сильвестром в середине XVI века.