Потом раздался второй звонок, третий, четвертый… Позвонил Алик Озябкин, мой ровесник. Теперь он Олег Михайлович. Не виделись лет тридцать. Как? Что? Где? Какие дети, где живешь, где работаешь? А помнишь ты?.. А помнишь?.. И пошло… Надо увидеться, обязательно надо повидаться…
И мы встретились, посидели, поговорили, повспоминали. Оказалось, я многого не помню, а кое-что и совсем не знал про Измайлово. Правда, бо́льшая часть воспоминаний моих старых друзей относилась почему-то к спрятанным на острове кладам, их рассказы больше напоминали легенды, чем быль. Тем не менее постепенно стали вырисовываться и подлинные картины, восстанавливаться имевшие место события и достоверные факты. Особенно любопытные истории рассказала мне мама Олега — восьмидесятилетняя Анна Петровна. Я упомяну о них ниже, когда буду рассказывать о Покровском соборе и Мостовой башне.
Многое уходит из памяти людской навсегда. Жили в Измайлове когда-то ветераны войны 1812 года. Умерли. Образовалось кладбище с могильными плитами. В детстве я еще мог прочесть, хоть и с трудом, надписи на этих плитах. Они гласили о похороненных здесь кавалерах различных орденов. Заросли плиты, ушли в землю. Остались лишь холмики да куски разваливающегося известняка. А теперь и их нет. На этом месте вырос густой лес. Спроси у людей, где хоронили ветеранов из измайловской богадельни? Никто уже, кроме пожилых измайловцев, этого не знает. И ни в каких документах не зафиксировано местоположение кладбища. Память живущих — единственный источник подобных сведений. Поэтому я очень благодарен моим землякам, рассказавшим то, чего я не знал.
ПОКРОВСКИЙ СОБОР
Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, — работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
Признаюсь, в детстве я побаивался Покровского собора и никогда в него не заходил. От мальчишек слышал, что стены церкви расписаны страшными ликами и белые глаза их следят за тобой неотступно. Много раз во сне я видел эти ужасные глаза и долго не мог избавиться от детского страха перед ними. На самом же деле никаких фресок, стенных росписей в Покровском соборе никогда не было. Был изготовлен для него в Оружейной палате «гладкий» деревянный иконостас, а в 1679 году «царские изографы Иван Мировский, Яков Иванов, Василий Познанский, Карп Золотарев и Автоном Иванов писали в новопоставленную церковь св. иконы с позолоченными венцами». Но в наши дни от иконостаса ничего не осталось: в соборе был склад. Стояли ящики, сложены были мешки и батареи центрального отопления. Чтобы все это увидеть, надо было вскарабкаться по железной фигурной решетке метров на пять-шесть над землей. Однажды, пересилив страх, я проделал это вместе с товарищами. А когда спустился, то бросился бежать подальше от храма, хотя и не увидел в нем ничего страшного.
— Слышал? Пилят в церкви, — говорили мальчишки.
— Что пилят? Кто пилит?
— Неизвестно. Но пилят. Железо пилят. Каждую ночь после двенадцати.
— А ты слышал?
— Слышал. Сам слышал: «Вжик-вжик-вжик!» Ночью. Понял?
Любопытство сильнее страха, и я решил подойти ночью и послушать. Мама ни за что не соглашалась отпустить меня в полночь на улицу, отец посмеивался, а потом решил пойти вместе со мной.
Около двенадцати мы подошли к ступенькам соборного крыльца, за которым чернела высокая чугунная решетка, прикрывавшая двери. Наш городок был окраиной Москвы, почти деревней, ничто тогда не нарушало тишины летней ночи — ни гудение автомобильных моторов, ни звуки радио. Разве что лай собак. Мы присели на каменную ступеньку крыльца и, не разговаривая даже шепотом, стали ждать. Отец как бы принял правила игры, а может быть, думал о чем-то своем. Он достал из кармана френча коробку «Казбека», молча закурил.
Ждать пришлось недолго. Из черной пасти собора послышался неясный гул. Он разрастался под сводами, становясь все явственнее, и вслед за ним раздался вдруг скрежет железа о железо. Звуки эти повторялись периодически и с большой частотой, наверное, два раза в секунду.
Отец вдруг рассмеялся.
— Поезд, — сказал он. — Окружная дорога.