Мне бы тоже пришлась к лицу стыдливость. Лицо есть. Стыдливости нет. Лауру тоже забрало быстро и крепко.
Марк проносится мимо нас, не замечая. Его взгляд похож на брызги шампанского. Капли оседают на мраморном полу. Жаль, что он ходит в трусах.
— Марк, — кричит Лаура и машет рукой, ее глаза блестят нехорошим морозным светом. Еще рюмка — и песня об этом разольется по всем Эмиратам.
Марк резко оборачивается. Меняет несколько улыбок и подходит к нам:
— Катя, давай пригласим Лауру на мой день рождения. И начнем отмечать его прямо сейчас. Плавно перейдем в тридцатитрехлетие.
— Давай, — соглашаюсь я.
Мне не нравится Марк. Он пышет здоровьем и веселится. Все чрезмерно. Истерика. Знакомо. Пить на брудершафт не будем.
— Не, — Лаура качает головой и телесами. Наверное, уже танцует. — Здесь все до двенадцати. Завтра. Спасибо. — Она пытается подняться и тяжело опускается в кресло.
— Девочки набрались, — констатирует Марк.
Мы провожаем Лауру до номера и прислоняемся у стены в коридоре. Волосы Марка щекочут мне шею. Руки резко сдергивают юбку. Мне некого стесняться. Я обхватываю Марка ногами. Поезд приходит к станции назначения в три качка. Я задыхаюсь. Это выпивка, Лаура и Марк.
— Давай, мы еще не знали, что мы — брат и сестра, — шепчет он, — полюби меня.
— Отдай Лауре десять долларов за духи, — говорю я и опускаюсь на колени.
Марк хватает меня за волосы и поднимает.
— Нет, не так. Полюби меня любовью.
Я недоумеваю. Он больно толкает меня в объятия противоположной стены и уходит. Я поднимаю юбку и злюсь. Вернется со слезами. Пьяный и несчастный. Прости, Не-та-Катя. Научите меня выбирать мужчин. А я со временем привыкну их любить.
Ошибочка вышла. Или вошла. Я лежу на кровати. И руки мои там, где нельзя. Папа обещался еще в детстве отрубить, если еще раз… Зачем меня тогда отдали в медички? Все для здоровья. И это для здоровья. Я лично не переводила часы. Время, уважаемые, время. Теперь такие все. Марк совпадает с половиной первого. Он счастлив. Рецепт его, личный. Не рекомендую. Из этого плаванья возвращаются не все дальнобойщики. Он снова снимает аптекарскую резинку. Ритуал, что ли? Он подбирается к моим ногам, резко дергает их. Теперь я лежу на животе. Марк гладит меня по спине и мурлычет.
— Я Като звонил, — сообщает он.
— Это как раз понятно, — я сильно злюсь, подтягиваю под себя колени и почти не специально бью Марка затылком в лоб.
Нам больно и смешно.
— Ее не было дома. Подождем, — заливается Марк.
— Под дождем? — не слышу я.
— Тут вода только в душе, — Марк тянет меня «принимать ванны».
Сил больше нет. Вялое сопротивление завершается бурным взрывом остатков чувств. Марк, кажется, плачет. Я чувствую слезы пупком. Одна, две, три горячих слезы. И взмах ресниц. Дожили… Пусть кто-нибудь другой скажет ему: «Не надо». Я буду спать.
Еще пара дней — и я привыкну к его ночным крикам: «Не хочу. Ой, мамочка!» Я не мамочка. Водку этой ночью пусть нальет себе сам.
К рассвету он затихает, дышит мерно и глубоко. Я придвигаюсь и укладываюсь ему под живот. Мы встречаем утро, как котята в корзинке.
— С днем рождения, — вежливо говорю я.
— Спасибо, — отвечает он, — завтрак проспали? Есть хочу — умираю.
Я тоже. Вчера мы прогуляли ужин. Я постеснялась признаться Марку. Сегодня праздник. Я умру от обжорства, и тогда мне никогда не придется качать живот. А Игорю Львовичу я позвоню потом. Пусть родина немного подождет.
— Куда пойдем вечером? — с набитым ртом спрашивает Марк. — Здесь наверху полно ресторанов. Ты какую кухню предпочитаешь?
— До сего момента я всегда оценивала кухни по метражу. Нравились большие, — скромно отвечаю я.
— Тогда именины по-французски. Я пошел за добавкой.
Официант-филиппинец проводил Марка взглядом «ну вы и жрете!».
— Черт, молочка забыл, — громко кричит Марк по дороге к столу.
— Я схожу. — Я хочу ему сделать приятное. Пусть уже. Он правда именинник. Я посмотрела паспорт.
Мы расстаемся на весь день. Я брожу по центру и подолгу стою у русских кафе. Мне нравится кириллица. Томатный сок. Пельмени с мясом. Но говядина — это не мясо, и я не хочу есть. Мне не встречаются кошки, но запах мочи в переулках напоминает о родине. Не только в Одессе писают в скверах.
Я возвращаюсь в номер. Фиеста. Или сиеста? Сплю. Вечер не виден из-за темных штор. Возбужденный Марк кричит:
— Ну что же ты спишь? Одевайся!
Я послушно вползаю в шорты, он смотрит на меня укоризненно. Ах да. Последствия похода за европейской модой в шкафу. Игорь Львович может пойти со мной в ресторан. Марк пристально рассматривает свои волосы на груди.