Выждал совсем немного, не больше минуты. После чего поднялся на ноги, подхватил одной рукой за телескопическую ручку свою единственную ручную кладь — пухлый чемоданчик на колесиках, а второй — зимнее полупальто, в котором сюда добрался, чуть ли не за час до начала посадки на свой рейс.
— Может стоило выбрать более безопасное место? И, желательно, не за несколько минут до моего отлета.
Я нашел ее у барной стойки, одиноко сидящую где-то по центру общего ряда из пустых стульев, причем на самом дальнем расстоянии от кем-то занятого в обеденной зоне ресторана столика. Плюс играющая заглушающим фоном в музыкальных колонках кафетерия эстрадная музыка восьмидесятых и абсолютно безучастный ко всему происходящему бармен в противоположном конце длинного стола. Почти стопроцентная сценка из шпионского триллера голливудского пошиба.
— И упустить такую редкую возможность — побывать немножко девушкой Бонда? Хотя ты прав… — она даже не обернулась и не взглянула на меня, пока я пытался примостить свой зад на неудобную сидушку соседнего к ней стула. Продолжала делать вид будто интересуется содержимым заказанного ею ранее Ирландского кофе и вроде как не замечая ничего из происходящего вокруг. — Мата Хари из меня так себе.
— Я же просил понапрасну не рисковать, и мы уже вроде как до этого раза пять или шесть успели попрощаться.
— Ты же не станешь ставить матери в вину ее материнские инстинкты и чувства? Как и вполне обоснованное желание проводить взглядом улетающий самолет с ее единственным сыном. Кто его знает, когда мы еще увидимся.
— Думаю, меньше, чем через неделю, когда ты рванешь за мной следом все по тому же зову материнского сердца.
Маргарита Петровна Стрельникова наконец-то соизволила повернуться ко мне своим аристократическим анфасом, заметно состарившимся еще с месяц назад лет на десять. Но все равно не сумевшего утратить своей былой красоты, когда-то сведшей с ума далеко не одну дюжину представителей так называемого сильного пола.
И хорошо, что хоть очки сняла, иначе бы я это сделал за нее сам.
— Если бы это было так просто, то я бы не стала этого откладывать на целую неделю.
— Разве для тебя что-то может быть сложным? — конечно, я безмерно рад ее видеть и готов был досидеться здесь с ней до самой последней минуты перед отлетом. По сути, она единственный человек, с кем еще хоть как-то была связана моя жизнь, и благодаря кому я все еще дышал и даже иногда что-то чувствовал. Например, как сейчас.
— Ты слишком переоцениваешь мои возможности. Если бы я действительно многое могла… Мы бы сидели сейчас все вместе где-нибудь в более приятном месте.
— Ты и так сделала очень много. Для простых смертных даже это нечто из разряда фантастики.
Если бы еще пять минут назад мне сказали, что я буду с жадностью рассматривать лицо собственной матери, будто это самые последние секунды нашей последней в этой жизни встречи, никогда бы в такое не поверил. Принял бы за стеб или открытое издевательство надо мной убогим.
— Может для кого-то и много, а для меня — ничто, как жалкие потуги починить то, что уже никогда не починишь.
Вот и ее наконец-то заметно развезло на материнские эмоции. Тоже вцепилась в мое лицо жадным взглядом и уже без наигранного шифрования на публику, сжала мою ладонь своими сухими, прохладными ладошками, разве что не притянула к своей щеке. А ведь точно порывалась это сделать.
— Ты не господь бог, поэтому не забивай себе голову. Прими и отпусти, как есть.
— Наверное, ты прав. И, скорей всего, так и сделаю, но только после тебя.
Я выдохнул будто болезненным спазмом из полупустых легких надрывный смешок, на время отвернувшись в сторону и попутно нырнув сознанием в ближайшую черную дыру параллельной прострации. Ненадолго. Всего на пару секунд. Надо было срочно отдышаться. Тем более, ресторан аэропорта — не самое подходящее место, чтобы давать волю своей все еще кровоточащей памяти воскрешать слишком тяжелые для меня воспоминания. И чувства тоже. Может поэтому я и просил мать не приезжать сюда. А то мало ли. Если ей и удалось откупиться от круглосуточной за ней слежки, то где гарантия, что я сам не вычудю что-нибудь нежданное в самый неподходящий для этого момент.
Нельзя купить всех и вся — такое в принципе нереально. Как и нельзя удержать на короткой привязи ничем неконтролируемых внутренних бесов. И память вместе с ними, кстати, тоже. Она вообще, как яркий пример относительности во времени. Ты проваливаешься в ее пространственно-временной континуум всего на пару мгновений, но при этом перед твоими глазами проносится как минимум целая жизнь. Или чья-то смерть — так и не состоявшаяся.