А что я могла ответить на ТАКОЕ? Я и без того сидела под прицелом его насквозь сканирующего взгляда и в оцеплении объятий, которые в любую из ближайших секунд могли стать для меня летальными… Что говорил Кир о бывшем Хирурге-Инквизиторе из не таких уж и далеких 90-х? Что тому не нужны были никакие ножи или скальпели? Мог убить любого простой авторучкой? И почему я начала в это верить именно сейчас?
— Д-да… конечно… Просто… слишком много всего за раз…
— Ну, прости меня, безмозглого дурака. Впредь буду раз тридцать думать, взвешивая заранее все за и против, чтобы больше не наступать на одни и те же грабли.
Он прижался губами к моему виску в который уже раз за последние пять минут, но теперь затянув свой поцелуй чуть дольше обычного, а перед этим обхватив мне своей медвежьей лапищей затылок и шею. Только вот трясти меня от нервного озноба меньше не стало. Долгожданного послабления так и не наступило. Не грели меня его горячие руки и жаркие объятия.
— А теперь посмотри на меня и пообещай, что ни сегодня, ни завтра плакать уже не будешь.
Как будто это так легко, заставить себя поднять глаза к лицу человека, который всего за несколько минут перевернул мою жизнь с ног на голову. Просто потому, что ему так захотелось, не пойми из-за какой прихоти. Он же не собирается раскрывать передо мной свою душу на распашку и говорить прямым текстом все как есть? Зачем, с какой стати, из-за каких жизненных принципов или, наоборот, из-за полного их отсутствия? Такие вещи невозможно не заметить или не прочувствовать, когда что-то тебе не договаривают, причем намеренно.
Но я все-таки это сделала. Посмотрела в его лицо, как он и требовал и… почти ничего не почувствовала. Потому что не увидела ни в его глазах, ни в выражении выбранной им маски той искренности и глубины, которую открыла для себя в его сыне совсем не так давно. Он просто говорил и требовал, чего желал получить от меня прямо здесь и сейчас. Не важно, какие при этом меня мучали реальные проблемы, главное, чтобы я делала только то, что было нужно именно ему.
— Ты ведь не будешь больше плакать?
Надо же. У меня это получилось. Я наконец-то смогла выдавить что-то похожее на улыбку и даже кивнуть.
— Постараюсь…
— Моя умница. — опять жаркий поцелуй в висок, почти у самого уголка моего заплаканного глаза с последующим пылким жестом от ревнивца-собственника. Притягивает мою голову к своему плечу над своим сердцем и буквально "закапывает" в своих объятиях. — Будешь моей хорошей девочкой? И больше не станешь делать никаких глупостей?
И что, черт возьми, означает его последняя фраза про глупости? Мое сердце после нее проделало аж тройной кульбит, едва не протаранив грудную клетку. Пришлось еще несколько секунд потратить на то, чтобы отдышаться и наскрести хоть каких-то сил на более-менее внятный ответ, перед этим дернув головой в отрицательном согласии.
— Не стану…
— Тогда идем в ванную. Умоешься и после проводишь меня до выхода.
ГЛАВА вторая
Наверное, все мои последние силы ушли на то, чтобы изобразить, как я вроде бы успокоилась и окончательно пришла в себя. Но стоило входным дверям закрыться за Глебом Стрельниковым, как меня тут же подкосило, припечатав неподъемным прессом к их обитой черным кожзаменителем поверхности. Правда, на пол я так и не сползла, хотя и очень туда тянуло. Простояла так, прижавшись лбом к дверной панели не меньше пяти минут, пока по началу вслушивалась в звуки со стороны лестничной площадки, напрягая слух до возможных пределов.
Пережитая за последнее время паника, отступать и не думала, ломая изнутри выбившееся полностью из сил тело болезненным воспалением. И, судя по всему, она еще не скоро меня отпустит, если я вообще такими темпами дотяну до этого вечера. Но хотя бы уже не хотелось реветь и биться головой об стенку. Пока что. Потому что я еще старалась ни о чем не думать, не вспоминать и, в особенности, анализировать. Если опять включу критическое мышление, то точно свихнусь.
Лучше бы меня сразу убили, чем оставили подыхать в этом разбитом состоянии совершенно одну. Я и так почти на грани. Произойди что-нибудь еще в подобном духе, все… Больше не выдержу. Обязательно сорвусь.