Больной ублюдок.
Я сглатываю вязкую слюну, чувствуя, как страх жидким веществом стекает в пятки. Поднимаю голову вверх.
Он стоит на четыре пролета выше и целится в меня.
— Что? Добежать самому третья нога помешала? — спрашиваю громко и делаю маленький шажок в сторону. Главное, не паниковать. Главное, держаться уверенно…
— За комплимент спасибо, — придурок. — Решил, что пуля будет эффективнее. Поднимайся сюда.
Я качаю головой. Ни за что.
— Ты не убьешь меня, — делаю еще шаг в сторону двери. Ну не псих же он. — Ты же не…
Он целится. Щелчок. И я не могу двинуться с места. Не верю. Не хочу умирать.
Нет!
В следующий миг предплечье обжигает племенем или укусом огромного шмеля. Смотрю на одежду, но ничего не вижу. А потом маленькое пятнышко. Красное…
— Ты подстрелил меня! — не могу поверить. Кричу ему, а он словно обезьяна спускается ко мне по перилам. И стоит мне сделать рывок в сторону, хватает за подстреленное плечо и толкает к стене.
Больно!
Стаскивает сумку, отбрасывает в сторону и хватает за горло.
— И скольких клиентов ты так облапошила, сука? — его пальцы давят, его глаза горят огнем мщения, но губы кривятся в ухмылке. А я пытаюсь отодрать от себя его руку. Царапаю, вижу, его это не заботит.
— Ты в меня выстрелил! А если бы убил?! — кричу я ему в лицо, а он стаскивает с меня окровавленный пуловер и стирает кровь.
— Почти ювелирная работа. Царапина.
— Псих! И что это ты сейчас делал? Лазал как обезьяна.
— Паркур. Не слышала? — осматривает он рану. Моргает пару раз и вдруг слизывает выступившую кровь. Странное действие, как будто дежавю срабатывает.
Это будоражит больше, чем его полуобнажённое тело, жадный взгляд исподлобья, пальцы, уже ласкающие кожу шеи.
— Это же для мальчиков, — задыхаюсь я. Кажется, тело стягивает невидимой пленкой, в груди разливается жар от недавно выпитого виски. Или не виски?
Да кто он, черт возьми, такой. Почему так действует на меня? Почему стоять здесь кажется таким правильным?
— Так я тоже мальчик, — пялится на грудь, от чего соски только сильнее морщатся, и он легко касается одного кончиком пальца. Ох ты ж… Снова дергаюсь, но его рука припечатывает меня поясницей к стене, надавливая на живот. — И меня обидела девочка. И знаешь, как я буду мстить?
Он смотрит, не дает отвести взгляд, и мне очень хочется понять, о чем он сейчас думает.
Его пальцы ведут по животу, выше, проскальзывают по груди. Боже… Прекрати. Прекрати. Мне страшно.
Но тут я вскрикиваю, когда он задевает царапину. Поднимает руку и несколько капель крови размазывает по моим губам. Металлический вкус пугает. Но то, как он это делает, заставляет сердце яростно толкаться в грудную клетку. Не от страха.
Умом я понимаю, это возбуждение, но как признаться самой себе….
— Ты больной… Ты просто больной ублюдок.
— А ты шлюха и воровка. Приятно познакомиться, — хмыкает он, резко отпускает горло, вдавливает меня в чертову стенку всем телом. Стискивает пальцами задницу и поднимает меня выше. Так что губы и глаза оказываются на одном уровне. А дыхание смешивается и превращает мозг в желе.
И он долго смотрит, словно чего-то ждет, а мне хочется кричать, брыкаться, но я загипнотизирована, заморожена. Поглощена тем, как действует на меня это тактильное безобразие. И я сдаюсь. Ему. Себе. Просто понимаю, что хочу…Его.
И руки прекращают борьбу, а губы сами тянутся за поцелуем. И его грубые слова даже не ранят. Потому что кажется — пусть только кажется, что он так не считает. Что он произносит это любя.
— Грязная сука, — последний хрип и губы сталкиваются в равной схватке за власть. За возможность впервые чувствовать себя живой и настоящей. За шанс впервые сыграть с собой игру, что я не купленная. Что он мой парень и мы в ссоре. А это дикое, животное примирение.
— Расстегни этот чертов ремень, — требует он между рваными, влажными поцелуями, пока я просто задыхаюсь и давлюсь обильной слюной.
Его язык то трахает рот, то ласкает. Его губы то жалят, то дарят тепло.
Мне хочется больше, сейчас все тело просит больше. И кажется, что никто кроме этого психа не сможет мне этого дать.
Ловко расстегиваю его пряжку, вытаскиваю ремень, тяну вниз ширинку, царапаю тугие прокаченные мышцы ногтями, и его дрожь передается мне.
— Еще, ох, сука, еще раз… — ноет он как помешанный, ласкает мой язык, кусает губы. И все это время ни разу не закрывает глаза. Смотрит на меня так… Слишком темно и порочно, слишком голодно и страшно. Словно путник, нашедший в пустыне свой оазис.