– А при чем же тут я?
– Нет, ты слушай. Этот херувим действительно никому подлости не делал, работу свою знает, подчиненных не третирует, второй же зам – хитрый и жестокий дундук…
– С вас одиннадцать сорок девять, – официантка с настолько зримой подобострастностью улыбается Переходчикову, что я невольно отвожу взгляд в сторону пожилых оркестрантов. Самый старший из них похож на старого моржа.
– А может, прав был херувим? По всем статьям он – директор. Анонимка – единственно доступное ему средство убрать с дороги претендента – подонка. – Переходчиков складывает свои огромные руки, как школьник на уроке, и тяжело опирается на стол. – Понимаешь, Гриша, в качестве оружия в этом поединке он избрал банальную анонимку – иначе говоря, он избрал оружие своего противника. Подлость, Банальную, опять же, бытовую подлость. Но ведь есть же поговорка: «С волками жить – по-волчьи выть!»
– Но… так мы бог знает что сможем оправдать, И зачем же мне «выть по-волчьи»?
– Пойми же ты, наконец, твой противник сейчас не Рыльцев, а ситуация. Случай. Обезличенное нечто. Трамвай. Кирпич на голову. Не о Рыльцеве речь.
– Но спасая себя, я спасаю и его. Я, ты, кто-то иной – мы снова вытягиваем его. И тянем на своем горбу. Тянем, тянем, тянем!
Переходчиков смотрит на меня внимательно и строго. Потом отводит взгляд.
– Слушай, а ты часом не ханжа? Ведь ты же не отказываешься от моей помощи. Ты прекрасно понимаешь, что на карту поставлено твое благополучие, десятилетия действительно тяжелого труда, престижное кресло, ты потеряешь интересную, широкомасштабную работу, перспективу, наконец… А вообще-то, – он вдруг хлопает меня по плечу тяжелой своей ладонью, – ты сегодня утомительно скучен.
VIII.
…Я просыпаюсь, словно из душного мешка вываливаюсь – на меня еще сыпется труха, обрывки трудного и больного сна. На циферблате будильника – четыре часа утра. А когда я выхожу из тупого оцепенения, встаю, разминаю затекшие руки, присаживаюсь и вяло отжимаюсь от пола, на циферблате уже семь часов. Три часа в буквальном смысле каменного оцепенения. В общем-то, я только сейчас по-настоящему начинаю оценивать ситуацию. И не только оценивать – тут все предельно просто – сколько ощущать ее, Всем своим существом, каждым нервом…
Я чищу зубы, принимаю душ, грею чай, ем… Слышу, как жена истязает себя гимнастикой… и тут звонок, На этот раз – в дверь.
Милиционер… Я не успеваю даже испугаться, поскольку тут же брякнул телефон.
– Разбудил? Значит-ца, так. – Голос Переходчикова хрипл утренней хриплостью заядлого курильщика. – Ты в состоянии сейчас уразуметь эзоповский язык? Так вот: Версия. Он эту ерунду приобрел у случайных людей, по их липовой справке. Приобрел не на себя, а на какую-то контору… Ну, знаешь, «предприятие продает, меняет…» Вот, Стало быть, некое предприятие располагало излишками и решило их реализовать. Тут речь лишь о нарушении финансовой дисциплины. Всего лишь! Но, честно говоря, схема ненадежна. Важно, чтобы кто-то сверху дал понять – мол, частное определение и все такое. Второй вариант: выйти на районного Шерлок Холмса из ОБХСС по фамилии Пусев – напрямую.
– Ничего себе, эзоповский язык, – бурчу я в трубку, – обожди, тут ко мне гости, может, вся эта суета уже ни к чему.
– Гости? В семь тридцать утра?
– Милиция.
– Что?!
Я кладу трубку на стол. Неожиданно с удивлением ощущаю такое олимпийское спокойствие, какого не ощущал уже несколько лет.
– Вы, Григорий Александрович, только не волнуйтесь, – вдруг я
понимаю, что милиционер – не просто милиционер, а наш участковый, симпатичный парень, не по-милицейски стеснительный.
– Не волнуйтесь, Григорий Александрович. Мы их разыщем!
– Кого?
– Машину у вас… того… разули. Колеса сняли. Если не ошибаюсь, – участковый достает из кармана блокнотик и, послюнявив пальцы, начинает его листать, – если не ошибаюсь, номерок ваш 33 – 53?
…Участковый, остолбенев, смотрит на меня, а я просто не могу сдержать смех – настоящий истерический смех.
– Они, подлецы, на верхнем базаре ими торгуют… Найдем! – он поспешно засовывает блокнотик в карман. – Найдем!
Я, по-хозяйски обняв его за плечи, веду к двери. Вернувшись к столу, беру трубку:
– Слышал?
– Да… Анекдотец… Значит так, Пусев Василий… Отчество не узнал. Тридцать пять, Капитан, Женат, Двое детей.
– Ну и что, мне к нему?
– Как раз наоборот. Он – к тебе. Я пишу о нем очерк. Кстати, совпадение случайное… И мы к вам завалимся, по-дружески, так сказать. И чтобы стол был!
– Когда… – машинально спрашиваю я. Без вопросительной интонации спрашиваю…
– В понедельник. В семь. У тебя еще два дня. Точка. Трубку – жене!
И я подчиняюсь.
– Нина, тебя! – Она выходит из своей комнаты шумно и глубоко дыша, крепкая, гибкая в своем финском тренировочном костюме.
Я надеваю в прихожей куртку, кепку, треклятые канадские сапожки… Я еще не разогнулся, натягиваю правый сапог, когда жена вырастает в проеме коридорчика, ведущего из прихожей в кухню.
– Парадокс, – она оценивающе смотрит на меня сверху вниз, лицо ее после гимнастики распарено, как после бани, – вокруг тебя суетятся люди, чтобы тебя вытащить из болота, а ты словно бы ни причем.
– А я и есть ни при чем. Я – жертва всей этой вашей деятельности по благоустройству дома, строительству дач, организации банкетов с нужными людьми. – Я натягиваю правый сапог и встаю. – А на самом деле я – инженер, экономист. – Я притопываю все тем же правым сапогом. – Вот вы и выкручивайтесь… – Я выскакиваю за дверь.
Мимо своей «разутой» автомашины я прохожу с чувством понятной досады – меня не столько огорчает потеря двух передних колес, сколько перспектива трястись в автобусе. Я выхожу из двора и рядом с лужей – мысленно я обозначаю ее уже, как некий географический участок планеты, – в газетном киоске покупаю субботний номер областной газеты.
В автобусе, неожиданно полупустом, просматриваю четвертую страницу.
«Местный «Турбинист» проиграл нашей команде со счетом 2 – 0…»
«Пенсионер Ш. передал в фонд мира 2679 рублей…»
«Вторая программа: 19-45 – «Белое солнце пустыни».
«Продаю старые открытки».
«Куплю входную дверь…»
Что за чертовщина – дверь? Входную? Я перечитываю фразу, набранную самым мелким шрифтом, употребляемым лишь в объявлениях – «Куплю входную дверь. Тел. 6-12-48. Спросите Наташу».
IX.
Палата на четверых, Справа от Игоря Лимонова – паралитик, Лежит без малого год. На столе цветы; фотография в стоячей рамочке. На ней – паралитик, совсем еще молодой, даже юный. В пилотке и выцветшей – это видно даже на стареньком снимке – – гимнастерке. Бравый такой солдатик. Слева – угрюмый молодой человек с переломом позвоночника. Гипсовый корсет; щетина; жутко сосредоточенный взгляд. А у стены – человек в этой палате для безнадежных – случайный. Бульдозерист, сломавший по пьянке руку.
Игорь Лимонов, друг моей очень давней юности, майор милиции, получивший ранение, уложившее его на эту койку с параличом нижних конечностей.
– Вояка наш заговорил… – Игорь показывает глазами направо. – Сторонний человек не поймет, а я уже кое-что разбираю. Знаешь, как он инсульт свой приобрел? Ему приснилось, что немцы Москву взяли. Тогда, в сорок первом… По крайней мере, он так считает.