Шли бодро. Двое несли лопаты и, оборачиваясь назад, звонко ударялись ими. Последним шагал бородатый старикан. Тоже налегке — майка, трусы, сандалии. Бодрый, ничего не скажешь.
Дети поздоровались, а Борис подошел к старику.
— Папаша! Закурить есть? — спросил он, глядя вверх на серую бороду. И со злорадством думал, что он старше этого верзилы примерно лет на четыреста пятьдесят, хотя и ниже ростом на половину метра. Им овладело странное высокомерие. Хотелось сказать: «Э-э-э, молодой человек».
— Закурить? — поразился старец. Он взялся за бороду. Дергая ее при каждом слове вниз, бормотал: — Закурить… курить… курение… воскурение… Вспомнил: «Табакокурение как вид самоотравления организма». Как же, лет четыреста назад умер последний курильщик. Не дотянул и до ста лет. Смешно? А? Память о табакокурении сохранилась в анналах истории. Значит, у вас есть противоестественная привычка вдыхать дым.
Мальчики слушали.
Старец уставился на Бориса. «Попробовал бы сам не курить пятьсот лет, метлобородый», — сердито думал тот.
— Вы человек из прошлого, — старик шлепнул себя по блестящей лысине. — Один из трех… То-то, я смотрю, и ростик у вас. Человек из прошлого, — бормотал он словно в забытьи. — Он, конечно, полон атавистических привычек. Этот человек вроде окаменелости, но живой. Почти мумия. Мумия?.. Где их находили?
— В пирамидах! — сказали дети.
— А он живой, его можно спрашивать, с ним нужно поговорить, объяснить, растолковать. Я займусь этим, и никто не скажет, что это старческая болтливость, и не пошлет меня на игровую площадку. Не посмеет! Спрашивайте, спрашивайте меня, человек из прошлого, спрашивайте обо всем. Вас, конечно, все удивляет, поражает и, сами понимаете, ошеломляет. Спрашивайте же.
Старец глядел умоляюще. «Еще расхворается, пожалуй, — думал Борис. — О чем бы его спросить?» Он так расстроился из-за табака, что спросил о сущей ерунде:
— Вы не боитесь подцепить ревматизм, папаша?
Старик почесал себе подмышки и попросил объяснить слово «подцепить».
— Так, ерунда, — пробормотал Борис. — Атавизм.
— Сочувствую! — Старец вцепился в его руку и тряс ее. — Сочувствую всем сердцем… А слово «подцепить» вы употребили, по-видимому, в смысле «заболеть». Нет, я не боюсь ревматизма.
Разговаривая, они подошли к пруду. Ребята полезли купаться. И — началось… Борис, глядя на серую воду, ежился.
— Бр-р-р-р!.. Пожалейте ребятишек, зачем через край хватать? Они лезут в воду по дурости, а вам надо быть умнее, — говорил он.
— Полезно для здоровья, — отозвался старец. — Я и сам. Вот как я!.. Бр-р-р, холоднющая… Но ничего, ничего, даже приятно, очень приятно. Бр-р-р!
Старец окунулся, фыркнул два раза и вылез на берег, неся на макушке веточку элодеи. Отжав воду ладошкой, скрипя по мокрой коже, присел раз пятьсот — грелся! Потом немного попрыгал на одной ноге.
Борис, сочувствуя, ходил вокруг.
Старец говорил, выкручивая бороду:
— Я веду — бррр! — он подпрыгнул, — …такой образ жизни с детства и за сто двадцать три года всего раз болел насморком, да и то сенным.
«Гм, а больше пятидесяти тебе, голубчик, не дашь», — соображал Борис.
— Нужно жить соответственно возрасту. Пора на отдых, папаша, — жестко сказал он.
Старик испугался.
— Не хочу на площадку! Я работаю! — визгливо кричал он. — Дети берут меня с собой! А еще я поэт… конечно, не из огромных, но… кха-гм… пописываю, — добавил он, успокаиваясь.
— А, знаю, — сказал устало Борис. — «Папаша хитер, землю попашет, попишет стихи».
— Вот-вот! — обрадовался старец. — Попашет — попишет… Только вчера, знаете ли, я закончил поэму в двести пятьдесят тысяч строк: «Паутина и космос». Зачин такой:
Каков?.. А!.. А еще я садовод, пересаживаю эти тальники.
Ребята вдумчиво стали выкапывать тальник и обсаживать им пруд. «Умело, — решил Борис. — Им только дай воду — приживутся. Но почему мы не делали таких пустяков?»
Дело спорилось. Широколобый мальчуган командовал:
— Не сюда. Здесь вымокнет, сажайте выше!
Старец бросился к ребятам и выхватил лопату.
— А я?.. Меня забыли? — Вернулся, слегка запыхавшись. Показывал на ребят, давал характеристики: — Вот этот, Ив, — большой пластический талант. Какие движенья! Не работа — танец. Этот, Алексей, — математик. Все остальные просто отличные маленькие люди. Ну а Гриша, что в синем, он мыслитель. Не правда ли, великолепный череп? О-о, если бы он согласился побеседовать с вами. Хорош череп?
— Великолепный! — согласился Борис. — И что же, он будет сидеть и мыслить. Значит, сиди и думай, думай, думай…
— Ископаемые у вас понятия, — усмехнулся старец. — Сейчас мальчик — каждый! — имеет пять-шесть занятий. Учтите, обязательных: умеет строить, сажать растения, выращивать животных, починять свою одежду и обувь.
— Крепко, крепко, — сказал Борис. — Одно мне не нравится: слишком уж они серьезны. Молчат, думают, работают, а детство когда?
— После ста двадцати! Когда человек наработается досыта! Живем так: в сутках двадцать четыре часа, — частил старец. — Восемь тратим на сон, четыре — на творения, четыре часа отдаем семье и друзьям, четыре — людям, четыре — природе. Вы отгораживались от природы, жили сконструированной жизнью, забыли о естественных связях. Человек — клетка вселенной. На нее влияют циклоны, приливы и отливы, солнечные пятна, рождение новых звезд. Человек бьется в сетях космических сил.
— Так! Так! Так! — Борис согласно кивал головой, с ожесточением: он знал — у отца был шейный радикулит, предсказывавший точнее метеоспутника все непогоды.
Старец кричал:
— Изучают каждого, с рождения предписывают ему точку земного шара, где он может жить бодро и смело! Люди слабые теперь селятся у теплых морей, люди с горячей кровью живут на Луне, Марсе, в холоде и борьбе. Те и другие счастливы, они отдаются главному в жизни — Творению и его младшему брату, Деянию, ибо они… Не так! Не так!
Старик бросился к ребятам, воткнувшим черенок вверх комлем и наблюдающим за впечатлением. Старик посадил черенок, выпрямился, замахал на Бориса руками, грозил пальцем.
— А природа!.. Вы вообразили, что создали особый мир. Победить! Взять! Поставить на колени! Вы дрались. Не изучив тонкие и самые крепкие взаимосвязи, вы нарушили равновесие. Да, да, не возражайте! Леса повырубили, реки выпили. А животные, птицы, насекомые?..
И не отворачивайтесь, я вам выложу до конца. Воспользуюсь случаем, со своим прапрапрадедом я не могу поругаться, а вы-то мне попались. Тоже, наверное, и деревья портил, и воробьев сшибал? Или охотился, гоняясь с ружьем за животными? А? Вы же догадались, что во вселенной нет ничего оторванного друг от друга.
— Понял! — воскликнул Борис, щелкнув пальцами. — Все просто потому, что сложно.
Борис хихикал: старик был умница, все здесь умницы.
Лицо старика исказилось.
— Они идут, — пробормотал он. — Они схватят вас.
«Они будут сводить со мной счеты за все грехи: за охоты и реки?»
…Толпа стариков бежала к ним, крича, махая руками.
— Догоняйте! — проказливо крикнул Борис.
За холмом Борису попалась тропинка, отличная, утрамбованная ногами. Борис сел и быстро разулся. Он сбросил свои ботинки в заросли трав — розовых и белых кашек. Красота! Стой и цвети, бежать не надо.
— Я-то мечтал здесь прогуляться, — простонал Борис. Посидел, отдыхая, старики все-таки отстали, растянулись длинной цепочкой.
Борис подпустил передового метров на сто. Вскочил. Ура отдыху! (Он был как свеженький.) Теперь сможет бежать долго и быстро. Борис пожалел, что побежал сгоряча в сторону от космодрома. Туда надо было рваться, там и Александр, Бенг. Они спасут.
Борис подпустил старика еще ближе, присел — и рванул броском, придав себе этим дополнительное ускорение. Желтые его пятки так и замелькали. Травы, склонившиеся на тропу, под ноги, рвались. И отлетали.