– Истоки Кельмы рядом. Мы могли бы спуститься по ней отсюда, – размышляет Маринов. – Но сейчас уже поздно. Кельма замерзнет дней через пятнадцать-двадцать. Когда времени в обрез, лучше идти знакомой дорогой…
Конечно, знакомая дорога надежнее!
А может, все-таки перебраться на Кельму?
Разумная осторожность требовала возвращения старым путем. На Лосьве мы знали каждый порог и описали каждое обнажение. Плывя вниз по течению без остановок, дней через десять мы догнали бы Ирину и поспели бы на последний пароход. Но ничего нового мы не нашли бы и не прибавили к имеющимся материалам. Так и явились бы в Москву с записями, но без нефти, с материалами, но без веского доказательства.
– Может быть, решимся на Кельму?
– Поздновато! – вздыхал Маринов.
– Рискованно! – поддакивал я.
Мы толковали о болотах, безлюдье, о том, что продуктов нет, припасы на исходе, сил уже не осталось… Да и вообще необязательно же купола будут на Кельме. Мало ли мы встречали неожиданностей в геологии?
– А может, решимся?
– Ну, давайте спросим у старика. Возможно, на Кельму и дороги нет отсюда.
Но старик сказал, что дорога есть. Нужно идти старым волоком километров пятнадцать, потом плыть по болоту на лодке (но в эту пору воды хватает), от Федькиной избы свернуть в протоку… Толково и словоохотливо он изложил всю лоцию Кельмы. Единственная сложность: рассказывал он, как москвич приезжему, – не по приметам, а по названиям. И Маринов терпеливо выспрашивал, чем отличается Черная речка от Черного ручья и камень Безымянный от сотни других безымянных камней и что такое Федькина изба: есть ли там изба и живет ли в ней Федька. Оказалось, ни избы, ни Федьки нет: изба сгорела во время лесного пожара лет сорок назад, Федька давным-давно помер. В общем, по рассказам старика выходило, что плыть можно и по Кельме, но гораздо удобнее, проще и естественнее спускаться по Лосьве, мимо жилья, без всяких волоков.
– Рискнем, Леонид Павлович?
– А что, отец, поможете нам на волоке?
Старик задумался.
– Дело ясное… – пробормотал он. – Обсудить надо, конечно…
Что – обсудить? Мы поняли – обсудить вознаграждение. Но как расплатиться? Денег у нас было в обрез – только на железную дорогу. Да деньги здесь и не очень ценились – за двести километров от ближайшего магазина! Артель старика видела их раз в год, когда сдавала рыбу, соленых уток и перья, а взамен забирала порох, одежду, муку и соль.
Маринов сказал:
– Обсудите цену как полагается. Я заплачу… И вещи дам в придачу.
Мы перебрали свое имущество. Решили отдать резиновые сапоги – рыбакам они пригодятся. Один нож… С болью в сердце я присоединил часы – память о фронте. Но в дороге мы могли обойтись одними. Старик, а за ним и все девушки придирчиво осмотрели вещи, а также и те, которые мы не предлагали. Особенно понравилось старику ружье. Он с удовольствием взял в руку, взвесил, приложил к плечу, погладил пальцем цевье.
– У нашего председателя было такое, – сказал он. – Бьет хорошо, дробь кладет ровно, но припасу ест много.
– Ружье не отдам, – шепнул мне Маринов. – Рискованно в тайге без ружья. Даже если дадут продуктов до самой Усть-Лосьвы…
– Ну как, отец, подходит плата?
– Не в том дело, паря. Плата – пустяковина! Самая охота сейчас, вот беда! Два дня потратим, это нам дорого встанет.
Возразить было нечего, и мы молчали.
– А когда хотите ехать?
– Это от вас зависит! Мы хоть сейчас…
– Спешить некуда. Завтра переправимся, и ладно.
Значит, на Кельму. Я взглянул на Маринова. Он задумчиво складывал карту, глядя в окно. Почему-то именно сейчас мне бросились в глаза седые виски, обострившиеся скулы, морщины под глазами. Я подумал, что он, в сущности, пожилой человек и нуждается в отдыхе. Но очень уж хотелось проверить наши догадки на Кельме. Есть ли там купола или нет?
– Только волок прибавился. А там безразлично – Лосьва или Кельма. Вниз по течению легче будет, – сказал я Маринову.
– Да-да, Гриша… – отозвался он. – Ты уж потерпи. Если разболится рука, я постараюсь заменить.
Я хотел подбодрить его, а он подбадривал меня.
3
Выехали мы довольно поздно. Вечером старик замесил тесто и с утра начал печь хлеб. Эту ответственную работу он, как глава артели, не доверял женщинам.
Вынув аппетитные поджаристые буханки с приставшими к ним березовыми листьями (хлеб заворачивают в листья, чтобы зола не пачкала корку), старик спросил у меня чистый мешок и положил туда хлеб. Маринов полез было за деньгами, но старик отмахнулся – дескать, некогда, потом – и велел собираться в дорогу.
Я сел в нашу собственную лодку, Маринов со стариком – в артельную. Девушки разобрали весла. Гребли они умело, но не по-спортивному – короткими частыми гребками, не помогая себе корпусом. На здешних узких, заросших протоках длинные весла неудобны. И деревянные уключины не позволяют делать размах.
Старик важно покрикивал:
– Прямо! Правей! Навались!
Но, по-моему, его никто не слушал.
Маринов, стараясь вознаградить артель за потерянное время, стрелял не жалея патронов, бил уток на воде и влет. Старик с восхищением крутил головой. У него самого влет не получалось. Как говорил он: «Ружье обзаживало». Это означало – получается недолет.
Прежде чем мы доехали до волока, Маринов настрелял две большие связки. Высадившись на берег, старик сразу же развел костер и начал жарить уток. Готовил он довольно просто: обдирал самые длинные перья, остальные палил на огне, а затем насаживал утку на деревянный вертел. Жарилась утка вместе со внутренностями. Старик объяснял, что брезгать не к чему – утка ест рыбу, а рыба чистая: все время в воде моется.
Между тем девушки с шутками и смехом вытащили нашу лодку на берег, несколькими гвоздями прибили к килю доски, чтобы дно не протиралось на волоке, привязали лямки, и можно было начинать сухопутное плавание.
Мы в последний раз пообедали с гостеприимной артелью.
– А это вам на дорожку, – сказал старик, прощаясь, и вручил мне мешок с хлебом и берестяный туес с соленой рыбой. – А больше нет ничего, не обессудьте!
Маринов протянул ему часы, сапоги и все наши деньги.
– Обойдемся как-нибудь, – сказал он мне, – затребуем из Москвы по телеграфу.
Но старик не захотел брать. Он даже пояснил, что брать у нас нельзя – неприлично. Если бы на озере были две артели и одна помогала нам, а другая работала на себя, тогда другое дело. Но, поскольку обращаться вам больше некуда, значит, они обязаны подсобить.
– Ведь вы в пути, – твердил он. – Послать письмо, конечно, можно. А ну как зазимуете? Если бы летом, взял бы плату, взял бы. А тут осень. Да нет, чего там, поезжайте с богом!
4
Волок на Кельму проходил по мелкому верховому болоту. На пригорках посуше здесь лежали кругляши, служившие вместо катков, в иных местах – пачки еловых ветвей, а в низинках ничего не было, там лодка скользила по воде или по илу.
Старик отправил с нами троих – Лукерью, Фелицату и Степаниду. Девушки дружно взялись за лямки, мы с Мариновым налегли сзади, и, с грохотом прыгая по кругляшам, как по деревянным волнам, наша лодка поплыла через водораздел.
Вскоре стало жарко. Пар шел от нас. А девушкам нелегкая работа казалась развлечением. Они старались разогнать лодку так, чтобы мы отстали, и заливались радостным смехом, когда кто-нибудь из нас падал.
– Эк ты, паря! – кричали они. – Пошто землю носом пашешь? Ослаб, должно? Садись, ужо довезем тебя до Москвы!
– До Москвы, чать, волока нет?
– А был бы, добежала бы?
– В самом деле, девушки, приезжайте к нам в Москву!
– Ну, куда нам, еще заблудимся там. Наше дело таежное, на медведя с рогатиной – это мы понимаем.