Выбрать главу

Это был самый настоящий купол, классический купол, как в учебнике.

И он находился как раз у порога, который Маринов отметил крестиком, раздумывая над картой неделю назад на Топозере.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Мы провели возле купола три дня. Трех дней хватило с лихвой, чтобы составить карту-схему. Нефти мы не нашли. Впрочем, на куполах нефть обычно находят бурением. Но о бурении нам предстояло спорить в Москве.

Всего три дня! Помню, эта кажущаяся легкость обескуражила меня. Стоило три года вынашивать теорию, три месяца плавать по ненужной Лосьве ради трех дней полезной работы. Какой-нибудь счастливчик, случайно проезжающий по Кельме, шутя открыл бы наш купол.

Напряжение спало, мы оба почувствовали усталость. У Маринова разболелась поврежденная нога, у меня рука. Натянутая до отказа пружина раскручивалась вхолостую. Все сложное позади, как-нибудь доплывем, доплетемся до дому.

В таком кисловатом настроении утром шестнадцатого сентября мы переправились через порог и одновременно перешли с первой ступени кряжа на равнину. Известняки погрузились под землю, вместе с ними исчезли живописные крутые утесы. Берега стали низкими, болотистыми. Но мы не искали обнажений. Сейчас надо было думать об одном: как обогнать зиму, прибыть в Усть-Лосьву раньше деда-мороза.

А зима приближалась. С берез слетели последние листья, в тихих заводях возле берега нарастал прозрачный ледок. Пожелтели лопухи, которыми так любят лакомиться лоси.

– Ты замечаешь, Гриша, что исчезли все утки? Как бы мы не остались без обеда.

– Но ведь утки были у порога. Я вам показывал. Отчего вы не стреляли тогда?

– Были. Две штуки. А у нас только шесть патронов.

– Только шесть?

Маринов пояснил: на Топозере, стараясь вознаградить старика, он нерасчетливо расстрелял почти все патроны. Есть еще штук двадцать сомнительных – давших осечку, подмоченных и высушенных, патронов с мелкой дробью. А полноценных – шесть. Три завтрака, три ужина. И неделя пути до Усть-Лосьвы.

– Завтра с утра займемся рыбной ловлей, – сказал я бодрым голосом.

Но Маринов беспокоился не только о питании:

– Это скверная примета, Гриша. Обычно утки улетают, когда уже лежит снег. Завтра-послезавтра ударят морозы.

Я стал внимательно присматриваться, но час уходил за часом, а уток мы всё не видели. Река стала пустынной. Холод вымел ее, словно метлой. В пасмурно-серую воду уныло гляделись оголенные березки и желтые, уже тронутые морозцем лопухи. Высохшие кусты торчали над рекой, как ветвистые рога.

– Глядите, Леонид Павлович, какой странный куст!

– Ложись! – ответил Маринов свистящим шепотом.

Еще не понимая, в чем дело, я припал к носу лодки.

Сзади послышалось негромкое щелканье: Маринов переломил ствол, меняя патрон. И тут мнимый куст приподнялся над лопухами, и я увидел изящную голову изюбря с широко расставленными настороженными ушами. Рога оленя я и принял за сухие ветви. Зверь потянул ноздрями воздух, он готов был взвиться ежесекундно. Поздно было заряжать второй ствол. Маринов выстрелил, олень прыгнул (это произошло одновременно) и тяжело грохнулся в воду.

Какая удача! В олене не меньше пятидесяти килограммов. Теперь мы обеспечены до самой Усть-Лосьвы. Маринов объявил дневку. Мы радостно суетились: собирали дрова, раскладывали костер, разгружали лодку, все снова и снова вспоминая подробности охоты.

– А я думал, это куст, Леонид Павлович! Торчат из воды сухие ветки. Как будто река поднялась и затопила ивняк. Как же вы распознали сразу?

– Я уже ученый, Гриша. Однажды на Вилюе был у меня такой же случай. Я тоже заахал: «Куст, куст!» А куст вскинулся и убежал. Потом меня проводник три месяца стыдил.

– Глядите, пуля-то прямо в лоб! Здорово вы его… с первого выстрела!

– Выхода не было. Должен был попасть. Второй ствол-то я не зарядил.

У Маринова с утра болела нога. Разделкой туши пришлось заняться мне, по его указаниям, конечно. В первый раз в жизни пришлось мне свежевать оленя. Я подвесил его за задние ноги к двум елкам таким же образом, как вешают мясные туши в магазинах. Затем нужно было сделать надрез от ляжек к животу и снять шкуру с кожей вместе. Оказалось, что это совсем нетрудно. Чуть подрезаешь, берешься за край, нажимаешь локтем – и кожа отстает.

– Что мы будем делать с мясом?

Маринов предлагал мясо снять с костей, нарезать ломтями и прокоптить, а голову и кости бросить. Я возражал. На голове рога. Рога можно подарить Ирине, из головы сделать чучело. Кроме того, в голове есть еще язык. В детских книжках про индейцев я читал, что олений язык – самое лакомое блюдо. Кости тоже незачем бросать. Из них можно сварить суп.

Пока обухом топора я дробил кости, Маринов нанизывал на шест ломти мяса. Костер разгорался. Я не пожалел дров – пламя поднималось выше человеческого роста. Возле огня невозможно было сидеть. Дрова мы подбрасывали издали, отворачиваясь и закрывая лицо руками. Еще один костер, поменьше, я разложил в сторонке, чтобы жарить шашлык на углях.

– Леонид Павлович, я вспомнил, что из телячьих ножек готовят студень. Студень вы умеете делать?

– К сожалению, нет, Гриша.

– Жалко! Налицо четыре ножки и множество холода.

– Ничего, Гриша! Студень будем есть в Москве.

– А как там мой мозговой суп?

– Кипит уже. Сейчас попробую. По вкусу похоже на горячий клей. Ты солил, Гриша?

– Нет еще.

– Ну, так неси соль скорей!

– А где она?

И тут я вспомнил, где была соль. Соль находилась в пятнадцати километрах от нас, над погасшим костром у порога, где я повесил ее сушиться. Обычно, оставляя лагерь, Маринов сам осматривал всю площадку у костра. Но на этот раз из-за больной ноги он сразу сел в лодку. Лагерь сворачивал я, я гасил костер и пошарил в траве, проверяя, нет ли забытых вещей. Но соль висела у меня над головой, а наверх посмотреть я не догадался.

2

Потеря соли сразу сбила нам настроение. Подумать: целую неделю мы три раза в день будем жевать пресное, невкусное, как трава, мясо. Кое-как, вываливая кусочки языка в солоноватой золе, мы съели его. Но бульон был в самом деле похож на клейстер. Я пил его только из принципа, как лекарство от голода, а Маринов помазал ложкой по губам и отодвинул котелок:

– Не лезет, Гриша. Ты не обижайся. Аппетита нет.

Глядя на его расстроенное лицо, я почувствовал себя преступником. Ну, что стоило бы мне посмотреть вверх? Этакий разиня?

– Давайте я съезжу за солью в лодке. Не так далеко – пятнадцать километров. Обратно – вниз по течению.

– Не надо, Гриша, не будем терять день. Обойдемся без соли. Привыкнем. Просто мне не хочется есть сейчас.

– Не хочется есть?.. – Я не поверил своим ушам. За все лето в нашей партии никто не произносил таких странных слов. – Вы не больны, Леонид Павлович?

Маринов рассеянно ворошил угольки в костре:

– Не обращай внимания, Гриша. Просто у меня плохое настроение сегодня. Я не люблю заканчивать, сдавать работу. Чувствуешь себя лишним, моряком в отставке.

– Фу, какие мрачные мысли! – сказал я. – И все из-за несоленого супа?

Маринов встал:

– В самом деле вредные мысли. Пойду лучше спать.

И он ушел, предоставив мне гасить костер, перевешивать мясо повыше, затаптывать угли. Никогда не позволял он себе свалить всю работу на другого. Нет, что-то неладно с ним.

Я подошел к спальному мешку, спросил еще раз:

– Леонид Павлович, вы не больны?

Маринов зашевелился в мешке, пробормотал: