В довольно скверном душевном состоянии входил в этот поселковый замок Михаил Курако, опасливо поглядывая на измазанные грязью сапоги, так плохо сочетавшиеся с пушистыми коврами, бронзовыми бра, со всем шикарным убранством директорского дома.
Его встретил грузный, толстый мужчина с багровокрасным лицом — тип грубого фламандца. Едва заметные шрамы на его лбу и щеках хранили печать бурных событий, разыгравшихся здесь восемь лет назад. Гул домен сменила тогда зловещая тишина. Рабочие садились в вагоны уходившего в Горловку поезда. Они везли с собой пики, наскоро изготовленные из запасов заводского железа. Скоро, однако, они вернулись с десятками павших от казачьих пуль товарищей. После торжественных похорон, превратившихся в политическую демонстрацию, начались аресты. Затем директор, бельгиец Потье, объявил локаут. Все рабочие завода могли считать себя свободными от службы. Ответом на локаут было вооруженное покушение на Потье. В фаэтон, на котором он подъезжал к своему дому, бросили бомбу. Осколки ее оставили на лице Потье неизгладимый след.
С этим человеком и встретился Курако в роскошно обставленном кабинете. Разговор велся по-французски. За долгие годы пребывания в России бельгиец Потье не потрудился даже изучить язык народа, в стране которого он создавал свое благополучие.
Енакиевская доменная печь № 3 до реконструкции.
— Я готов у вас остаться, мосье Потье, но от своих условий не отступлю.
Условия Курако, поступавшего на Енакиевский завод, были обычными: переделка всех печей, полная самостоятельность в приеме и увольнении работников. О перестройках и технических новшествах на заводе Курако говорил без особенного внутреннего подъема. Перестройка печей — это уже пройденный для него этап. Он пытался заикнуться перед Потье о полной реконструкции завода, рассказал о своем проекте, потерпевшем фиаско в Юзовке. Потье не отклонил проекта, но и не счел возможным зафиксировать его в контракте.
— Сначала приведите существующие печи в .порядок. Будущее покажет.
До истечения срока договора уехал в Германию начальник цеха Лядиус, с двенадцатью тысячами рублей неустойки в кармане, оставляя унылое наследство в виде испорченных домен. Его место занял Курако, довольно вяло приступивший к своим обязанностям — привычным делам, не сулящим никаких перемен в жизни.
То, с чего приходится начинать на новых местах, Курако проделывал много раз. Опять пускать в ход нефтяные форсунки для расплавления «козлов», снова бороться за культуру технологического процесса и проповедывать наскучившие истины о важном значении деталей производства. В Енакиеве, как повсюду, приходится иметь дело с иностранцами, глубоко равнодушными и к судьбам России, и к техническим замыслам даровитых Людей.
Вскоре начинают съезжаться ученики. Прежде других в доменном цехе появился инженер Толли. В отличие от других куракинцев, в большинстве выходцев из демократических слоев, Толли вырос в аристократической семье, прекрасно владел иностранными языками, сохранил связи с высокими петербургскими сферами и с банковским миром. Ему весьма не чужды были карьеристские помыслы, и трудно было предугадать, как далеко они простирались. Одна из ближайших целей его жизни — директорский пост. Карьеру он делал основательно, начиная с низших ступеней. Попав к Курако в Юзовку, он проявил качества способного и неутомимого инженера. Можно думать, что Толли искренно увлекся идеями своего учителя. Курако ценил его и относился к нему благожелательно.
М. К. КУРАКО у реконструированной им доменной печи № 3. Енакневский завод, 1914 г.
Вслед за Толли неожиданно приехал и Бардин. Взволнованный, он явился к Курако и рассказал об инциденте, происшедшем у юзовских печей. Под начальством Бардина, недавно заместившего в Юзовке Курако, находился Франк Крэзвелл, заносчивый английский мастер, пьяница. Крэзвелл брал с собою в цех корзину с дюжиной пива и двумя бутылками водки. С этим Крэзвеллом у Бардина Нередко происходили столкновения. Английский мастер не мог примириться с тем, что молодой русский инженер, на которого он всего два года назад смотрел свысока, как на начинающего доменщика, теперь командует им. Одно из столкновений произошло в присутствии рабочих и студентов-практикантов.
Отказавшись выполнить распоряжение Бардина, английский мастер вдобавок публично оскорбил его. Тогда Бардин схватил Крэзвелла за шиворот и отшвырнул от печи.
— Я заявил директору, — рассказывал Бардин: — «Пока англичанин публично передо мной не извинится, я не появлюсь в цехе». Он не извинился, и я решил...
Курако успокоил своего друга и посоветовал не покидать завода.
— Зажми боль и оставайся. Уйдешь — на твое место посадят какого-нибудь прохвоста из горной породы. Он испортит, развалит все, что мы сделали в Юзовке.
Бардин возвратился в Юзовку. Но директор завода объявил ему об увольнении. Ничего не оставалось, как снова ехать в Енакиево.
М. К. КУРАКО и И. П. БАРДИН.
— Кого же они взяли вместо тебя? — был первый вопрос Курако.
— Кизименко.
— Ну, тогда Юзовка не потеряна.
Инженер Кизименко был учеником куракинской школы, впоследствии выдвинувшийся как талантливый конструктор на советских заводах.
Курако взял к себе Бардина помощником.
Получая 24 тысячи рублей в год, Курако мог прекрасно жить. Но он не изменил своих привычек. На нем обычный рабочий костюм, сапоги, зеленая шляпа с приспущенными полями. Деньги он раздает направо и налево, за свой счет содержит в петербургском Политехническом институте двух студентов — сыновей ослепшего юзовского шлаковщика, квартирой почти не пользуется. Часто выпивает вместе с мастеровыми, своими учениками.
Друзья Курако чувствуют в нем большой надлом. В минуты глубокой душевной откровенности он делится печальными мыслями о своей судьбе:
— Еще один завод, еще две домны переделаю. Не то, не то... Никогда мне не выйти на большую дорогу...
Наступил 1914 год, черный год начала империалистической войны.
Беспримерная в истории человечества бойня народов создала свою науку и технику. Она заставила военных людей мыслить большими величинами. Огромные фронты сражений растягивались на тысячи километров. Война потребовала неисчислимых количеств металла. Ежемесячно заводы Германии выпускали 10 миллионов снарядов, заводы Франции — 7,5 миллиона, заводы Англии — 7 миллионов.
За четыре года массового убийства людей на полях сражений всеми воюющими государствами было изготовлено около 1 миллиарда 300 миллионов артиллерийских снарядов. В разгар войны Германия произвела за один лишь год 2,5 миллиона винтовок, 120 тысяч орудий» 15 тысяч самолетов, 100 миллионов снарядов и около 2,5 миллиарда патронов. По Германии равнялись и остальные воюющие государства. Война создала свою промышленность. Свыше 20 миллионов человек в эти четыре года обслуживали военную промышленность воюющих стран. Империалистическая бойня потребовала для всех родов оружия необъятные количества металла, которые нужно было пополнять каждый месяц, каждый день и час. В эти годы Курако часто повторял друзьям, собиравшимся в будке доменного цеха:
— Воюют металлом. У кого больше металла, тот победит.
Енакиевский завод стал обслуживать преимущественно военное ведомство. При коксовых печах был устроен бензольный завод для изготовления бездымного пороха. В Енакиеве прокатывали железо для снарядов, изготовляли шрапнельные стаканы, отливали бомбы, выпускали колючую проволоку. Акционеры «Русско-бельгийского общества», которому принадлежал завод, хорошо заработали на войне. За один лишь 1915/16 операционный год завод получил прибыль в 16 миллионов рублей.
Казалось, наступил момент, когда могла осуществиться мечта Курако о грандиозном заводе с колоссальной производительностью. Война требовала металла. Можно разве сомневаться в рентабельности такого завода-гиганта? Курако не дает покоя директору Потье. Курако старается убедить его в необходимости реализовать его проект механизированного завода с мощными домнами. Курако аргументирует цифрами — не копейками, а миллионами рублей прибыли.