Никогда прежде такие мысли не вступали в голову, от них хотелось укрыться, уйти куда-нибудь в лесную глушь — стыдно воеводе так думать, нелепо!
Стефан Баторий сидел в трапезной Мирожского монастыря, превращенной в пиршественную залу, с папским легатом Антонием Поссевино, который был послан посредником меж ним и князем московитов Иоанном. Здесь же был хронист и духовник короля — ксендз Пиотровский[223]. Они только что кончили говорить о мерах, предупреждающих столкновения между солдатами — католиками и протестантами, когда вошел гетман Ян Замойский. Он приехал с того берега, где осматривал батареи, поставленные против участка стены от Покровской до Свинорской башни: там намечалось сделать пролом для решительного штурма. Но заговорил он о другом:
— Донес Христофор Радзивилл, что князь Иван в Старице и что людей с ним немного: Христофор и Гарабурда зажгли деревню в десяти верстах и взяли там в плен конный разъезд Ивана.
— Что ты велел передать им?
— Чтобы они не потеряли голову, я послал к ним Стехановского с сотней гайдуков и с приказом не идти дальше.
— Почему?
— Христофор хочет захватить в плен князя Ивана. — Баторий быстро глянул на тяжелое лицо канцлера, но глазки-ледышки не встретили его взгляда, уклонились. — А я думаю, что князь Иван не рискнет сидеть так близко от наших авангардов, если у него нет достаточно войска. Он может разбить их и тогда послать помощь сюда, Пскову.
Баторий подумал.
— Ты прав, — сказал он. — Пусть лишь отвлекают, пусть идут на Ржев и следят за Старицей. Мы не можем рисковать.
— Кстати, — сказал Замойский. — Приехал наконец-то старый друг Ивана князь Курбский. Он не спешит!
— Ходкевич писал мне как-то, что Курбский болен.
— Но тем не менее он все же смог приехать. Куда его поставить?
— А где стоит его полк?
— Против Покровской башни, где венгры Гавриила Бекеша, но в резерве.
Баторий еще раз взглянул на Замойского — они хорошо понимали друг друга.
— Он приехал оправдаться за Дерпт и не уклонится: поставь его полк сразу же за венграми накануне штурма.
Замойский кивнул: король понял его правильно.
— Делай, как должно делать. — Стефан встал, и все встали. — Я пойду отдохну и вам советую, особенно тебе, Ян.
Они поклонились молча. Папский легат Антоний Поссевино спросил Замойского:
— Это тот князь Курбский, которого так охранял покойный Радзивилл Николай Черный?
— Да.
— Странная дружба… — задумчиво сказал легат.
— Курбский женился на родне Радзивилла — Марии, княжне Гольшанской, — сказал ксендз Пиотровский. — Говорят, его спас от ливонского плена один монах по имени Никола Феллини.
Папский легат посмотрел на Пиотровского, о чем-то размышляя. А канцлер, угнув массивную голову, словно спал сидя, сцепив пальцы рук на скатерти.
— Всякий, кто служит вольно или невольно нашей матери-церкви… — сказал Антоний Поссевино и оборвал. Теперь он смотрел на Замойского, но тот словно окаменел, даже дыхания не было слышно. — Доброй ночи вам, пан канцлер, — легат поклонился.
Маленькие глазки трезво и ясно глянули из-под надбровий, канцлер приподнял грузное тело, наклонил голову. Когда он остался один, его угрюмое лицо расслабилось и плечи тоже. Он откинулся на спинку резного кресла и закрыл глаза: теперь он по-настоящему впадал в усталую дремоту, которую сейчас мог себе позволить хоть на краткое время.
Курбский, вылез из повозки за воротами монастыря: он не хотел, чтобы его видели больным, но не мог приехать верхом, как все. У крыльца дома, где расположился гетман и канцлер Ян Замойский, стояли гайдуки в панцирях, оруженосцы держали оседланных коней, в стороне на груде бревен сидели два монаха. Курбский шел через двор, уставив глаза в одну точку на ступеньке крыльца, изо всех сил стараясь идти прямо, но чувствуя, что его невольно сносит куда-то немного вбок. Он остановился, не доходя до крыльца, отер лоб и оглянулся: лучше бы он взял под руку Кирилла Зубцовского, пришел бы с ним вместе, и все. Хотя Кирилл должен быть при полку. Когда земля перестала уходить из-под ног, он пошел дальше. Он не знал, что в узкое окно на него смотрит гетман Замойский, и хорошо, что не знал. В прихожей тоже стояла стража. Он назвался, и его пропустили. Замойский не предложил ему сесть. Он смотрел недовольно, набычившись, вертел в руке перо.