К концу декабря [был] уже весьма воодушевленный, что открывается возможность не только сделать взрывную реакцию, не только оружие, но и управляемую термоядерную реакцию, которая может служить для энергетики, для мира. И тогда он задумал то, о чем в моей книжке об Игоре Васильевиче написано, что в новогоднюю ночь, когда мы с ним задержались, он говорит, прохаживаясь по кабинету и размышляя о том, что надо сделать: „Давай начнем Новый год не с оружия, а с МТР (как тогда уже Тамм предложил назвать магнитный термоядерный реактор МТР), начнем с этого. Это дело серьезное, надо развивать. Но чтобы развивать, нужна поддержка. Обратимся в правительство. Надо собраться и посовещаться с нашими наиболее авторитетными людьми. Вот давай такое совещание. Вот с этого начнем Новый год“.
Состоялось наше заседание в январе 1951 года. После этого заседания решили готовить проект постановления правительства. И засели. Кто засел — Явлинский, Головин, Андрианов, Лукьянов, Осовец. Вот в таком составе. А Игорь Васильевич тогда правил, а мы тем временем писали постановление правительства. Тогда уже поняли, что-то никак с энергетикой не выходит, и задумали, что нам нужны конденсаторы, магнитные накопители (тогда сверхпроводящие не существовали).
В первых же вариантах реактора мы с Сахаровым обсуждали это, и он предложил к этому времени медную оболочку для удержания токов Фуко, а Михаил Александрович (Леонтович. — Р. К.) спустя несколько месяцев повел точные расчеты самой идеи. Удержание токов Фуко принадлежит Андрею Дмитриевичу, а эти расчеты оболочек с разрезом — Михаилу Александровичу. Все это было предложено сложно. Это был февраль — март 1951 года. И, значит, составили проект постановления, в котором нужно было Серпуховской завод сильно развить по конденсаторному строению и дать там разную аппаратуру, заказать на трансформаторном заводе железные ярма и всякую всячину. Отослали проект в Совет министров. Курчатов в то время обладал правами министра, мог прямо сам подписывать письма как к Берии, так и к Сталину (с проектом постановления), что он и сделал, не теряя времени. В марте… отослали. У меня существует дневник по датам, когда это письмо было отослано, когда сидим, ждем, когда волнуемся. Проходит март, из Кремля никакого вызова нет, ответа нет на нашу посылку. Наступает апрель. Вот уже прошел месяц, а постановление еще, так сказать, не подписано. В это время, в апреле месяце, случилась вот эта самая публикация (Рихтера) и примчался Дмитрий Васильевич Ефремов в кабинет к Игорю Васильевичу с радостной вестью: „Вот, смотрите, там уже есть нейтроны от термоядерной реакции в газовом разряде у этого Рихтера, как хорошо, что мы уже послали свои бумаги в правительство. А то бы нам досталось. Вот там уже результаты, а вы чикаетесь, еще сообразить не можете, что делать надо. А мы уже успели“.
Игорь Васильевич говорит: „Давайте сейчас немедленно доложим Берии о сообщении из Аргентины“. Сам позвонил ему. Через три дня нас вызвали в Кремль. Кабинет Лаврентия Павловича. Сцена такая: приемная, где всегда на ногах, никогда не садящийся его адъютант у дверей. Нас приглашает Лаврентий Павлович. Мы входим. Справа от двери у окна за письменным столом сидит Берия. По правую руку от него генерал Мешик и ряд других генералов, в том числе и Василий Алексеевич Махнев, его референт, как мы называли „просвещенный генерал“. Там уже был Завенягин. А мы — Курчатов, Тамм (Сахарова не было, по-моему), кажется, Арцимович и я вошли в кабинет. „Расскажите, в чем дело?“ — спросил Берия. Игорь Васильевич коротко докладывает: „Вот, Игорь Евгеньевич тут вывел расчеты…“ — „Игорь Васильевич, нет, нет, не я, это Андрей Дмитриевич, все это он, это его предложение, я ему только помогал, я ему только помогал“, — говорит Тамм. „Садитесь“, — приглашает Берия, говорит: „Знаем, как вы помогаете“. Игорь Васильевич продолжает докладывать. Говорит, что Игорю Евгеньевичу Тамму надо к этой работе привлечь Михаила Александровича Леонтовича. И тогда Мешик таким театральным шепотом обращается к Берии: „А у Леонтовича имеются независимые мысли, не всегда подходящие“. Тот: „А, это — ваше дело за мыслями следить, а работать — мы его заставим“. И посадил его. И так все послушали. „Ну, что ж, — говорит Берия, — ваше предложение принимается“. Это было во второй половине апреля 1951 года. А 5 мая вышло в свет постановление — первое постановление о термоядерной программе, подписанное Сталиным».