Умер он неожиданно, в воскресенье 7 февраля 1960 г., в санатории „Барвиха“. В четверг консилиум рекомендовал ему двухнедельный отдых в санатории „Сосны“. Он охотно согласился и попросил меня довести его до „вертушки“ в кабинет главврача. Главный врач Мироненко И. С. вышел. Я тоже хотела выйти, но он удержал меня, дал мне прочитать рукопись своей статьи. Разговаривал он, наверное, 10 минут. Я внимательно читала, не обращая внимания, с кем и о чем он говорил. Потом он сказал, что завтра они с Митькой (Д. С. Переверзевым) идут в Консерваторию слушать музыку, жаль, что Марина Дмитриевна не здорова. Попросил меня навестить ее. То были его последние слова, услышанные мною с глазу на глаз. Чувствовал он себя хорошо, ни на что не жаловался, был только утомлен. Установленного режима ему все же не удавалось выполнять, после длительного перерыва он стал покуривать, о чем я узнала уже после его смерти.
В субботу Марина Дмитриевна, разыскав меня по телефону, сказала: „Игорь Васильевич взволнован, возбужден. Вам бы надо повидать его“. По всем доступным мне телефонам нахожу его, предлагаю свои услуги. „Очень занят, увидимся только в понедельник“, — отговорился он и пропел мне в телефонную трубку романс Глинки: „Слышите, как мне хорошо!“ 7 февраля, в воскресенье, он был на даче в Успенском. В полдень, в 12 часов, у него должно было состояться совещание (с В. С. Емельяновым и Д. В. Ефремовым. — Р. К.), а утром он поехал в „Барвиху“ к Харитону. Там они беседовали, сидя на скамейке, видимо, обсуждали свои дела. Игорь Васильевич внезапно побледнел, запрокинул голову. Окончилась жизнь, даже без вскрика, без звука…»[822]
Продолжение рассказал М. Неменова:
«В воскресенье, 7 февраля, около часу дня пришел взволнованный Щепкин: „Звонил Арцимович — умер Игорь Васильевич!“ — „Не может быть“, — бессознательно ответил я. Нельзя поверить. К несчастью, это правда. Звоню на дачу Игоря Васильевича. К телефону подходит Василий Семенович Емельянов. Спрашиваю его (не здороваясь), дома ли Марина Дмитриевна. Да, она дома. Судя по ответам Емельянова, они еще ничего не знают. Спустя несколько дней Василий Семенович мне сказал, что мой звонок его насторожил. Почувствовал что-то недоброе, узнав меня по телефону. „Вы не поздоровались — это на вас не похоже“, — сказал Емельянов. Идем со Щепкиным в гараж. Сажусь за руль. Все происходит как будто не наяву. Арцимович сказал Щепкину, что это случилось в Барвихе. Едем в Барвиху. Еще при въезде в санаторий встречаем Дмитрия Семеновича Переверзева. Игоря Васильевича уже увезли. Забираем Марину Дмитриевну. Отвозим ее в коттедж. Оставляем с родственниками. Идем со Щепкиным в главное здание института, где уже собралось все руководство.
Подробности о смерти Игоря Васильевича мы узнали в тот же день. Последующие дни прошли как в тумане. Выступал на траурном митинге от сотрудников института. Что говорил, не помню. Дом Союзов. Траурная музыка. К Марине Дмитриевне подходят члены правительства. О чем-то говорят.
Путь в крематорий. Едем в машине, где стоит гроб. Как возвращались, не помню. На следующий день — похороны. Панихида в Доме Союзов. Процессия движется к Мавзолею Ленина. Мы со Щепкиным несем портрет Игоря Васильевича.
Траурный митинг. Урну замуровывают в стену. Все кончено. Возвращаюсь домой вместе с Л. Арцимовичем. Игоря Васильевича больше нет. Кругом пусто. Не могу привыкнуть. Кажется, вот откроется дверь и он войдет со своей неизменной улыбкой и сверкающими прекрасными глазами. Но жизнь продолжает идти своим чередом.
Вечером поминки. Марина Дмитриевна держится спокойно. Собрались только самые близкие. Все подавлены. Много лет совместной напряженной работы оставили неизгладимый след.
Мне кажется, что прошло очень много времени, пока окружающие осознали и освоились со смертью Курчатова. Все знали, что он тяжело болен, и все же его смерть была страшной неожиданностью»[823].