Она советует ему поступить в технический вуз учиться на инженера. Напоминает, в каких сумрачных тонах он рисовал ей свое будущее. «У меня остался образ серьезный, даже строгий, с большой бородой, в кабинете с темной мебелью и со спущенными шторами», — пророчески писала Вера Игорю из Петрограда 22 июня 1923 года[46].
Вера удивительно точно оценивает, буквально предсказывает картины его будущего, потрясающим образом совпавшие с событиями в жизни ученого. Проникновенные письма девушки — верный, правдивый источник, в них раскрыты душевные чувства первой любви юных Игоря Курчатова и Веры Тагеевой. И пусть читатель, прочтя их, составит свое личное мнение о том, каким было их время — такое непростое и счастливое, несмотря ни на что; каким был Игорь Курчатов, когда вступал в самостоятельную взрослую жизнь.
№ 1
«Феодосия, 3 июля [1921 г.]
Игорь! Вчера пришло Ваше письмо, и я была ему очень рада. Счастливец Вы. Жить в поэтичном шалаше среди фруктовых садов и наслаждаться тишиной и отдыхом большое счастье после такой многотрудной зимы. Я даже немного завидую Вам. А я сейчас сидела на солнышке в моем любимом кресле и курила с наслаждением, благо мамы нет дома. Сегодня мы проводили нашего милого дядюшку в Москву, а потом и в Петроград. Я теперь снова полна веры в то, что мы этой осенью покончим с нашим изгнанием в Крыму. Недавно у меня был период ужасного упадка, я с головой ушла в самый отчаянный пессимизм. Приехала моя подруга из Москвы и много рассказывала мне о том, какая там идет жизнь. Я пришла в ужас, поняв, что от революции, как от идейного движения вперед, ничего не осталось и что люди везде и всегда подлые воры, трусы и жуткие животные. Я даже не хотела ехать на север, не все ли равно, где любоваться людской подлостью, здесь или там. Да и кроме того были и другие причины для моего грустного настроения. Но теперь упадок духа прошел, я как-то смотрю мимо всего того, что так угнетает и обескрыливает меня, и верю в хорошее будущее. Итак, осенью мы едем в Петроград, и чем ближе Дима к Петрограду, тем скорее настанет момент нашего отъезда.
Что же сказать Вам о моей здешней жизни? Прежде всего, я бесконечно рада, что дома. Дома мне хорошо. Конечно, со многим я не соглашаюсь, многое меня даже угнетает. Но есть одно главное и побеждающее все мелочи, что я теперь, после симферопольской жизни, так остро чувствую, что меня радует, дает силы и бодрость, — это чувство и сознание того, что живешь среди людей, которых связывает крепко взаимная любовь, внимание и чуткость друг к другу. Настоящую любовь, которая только укрепляется и выявляется ярче в тяжелые дни, это дает мне семья. И если раньше, живя всегда дома, я и не замечала и не думала об этом, то теперь, так стосковавшись и измучившись без дома в Симферополе, я все время чувствую себя здесь умиленной и очарованной и сама бесконечно люблю мою маму, сестер и брата Диму. Я занимаюсь хозяйством, что на полдня делает меня злою и всем недовольною, а потом гуляю, купаюсь, немного читаю или ничего не делаю, мечтательно смотрю на небо, качаясь в качалке, или беседую с сестрою. Она удивительно понимает меня, а я ее, потому что у нас масса общих черт в характерах. И, пожалуй, в сущности, хоть она и сестра, она мне самый близкий друг. Мы понимаем друг друга с полуслова, иногда по взгляду. Есть у нас только одно разное. Мне моя жизнь этой зимой дала более примиряющее и прощающее отношение к людям и, пожалуй, более широкие взгляды в некоторых областях, а Надя судит резко и поэтому иногда слепа, и к людям относится сверху вниз, так, что мне иногда больно. Мне бы хотелось, чтобы Вы увидели мою сестру, и интересно, какое бы впечатление она произвела бы на Вас. Настроения сменяются как облака в небе, а мечты уносят в даль и почти всегда очень туманную и неясную, но прекрасную. Сейчас из нижнего этажа доносятся звуки рояля. Солнце уже зашло и небо по-летнему серовато-голубое. Все окна открыты, и кругом с щебетом летают ласточки. Боже мой, сколько прекрасного есть в жизни. Забудем про гадких людей и их дела. Пусть сияет звезда радости и красоты. Я сейчас так верю в хорошее и в свою счастливую звезду. Хотя бы это было всю жизнь так.
Вы пишете о переломе в Вашем миропонимании, о том, что Вы склоняетесь в сторону метафизики и теологии и боитесь, что это регресс. Мне думается, что как положительные науки, так и отвлеченные рассуждения метафизики ведут к одной цели, оба эти движения исходят из нашего разума и разными путями идут к одному. Может быть, настанет момент, когда обе эти волны сольются в одну и никаких противоречий не будет между ними. Каждый человек выбирает себе ту или иную дорогу в зависимости от его индивидуальности и движется вперед с одной или с другой волной. Вы находите удовлетворение в области отвлеченного мышления и вполне естественно, что Вы должны идти по этой дороге, и никогда это не будет регрессом. Рассуждения положительной науки о духовной нашей жизни кажутся мне ужасно грубыми, обидными и всегда наводят на меня тоску, но я не могу утверждать, что это неправда. Я не знаю этого, а они, в сущности, ведь интересны, открывают много нового и, возможно, что я отношусь к ним с таким отвращением просто потому, что эта область слишком нова для меня и говорит она языком прямым и точным. Вы знаете, Игорь, Дима на прощание мне сделал строгий выговор, да притом еще в такой прямой и резкой форме, что я чуть не расплакалась от обиды и, главное, от сознания, что он совершенно прав. Диме непременно хочется, чтобы я изучала математику. Когда я…» (дальнейший текст утрачен).