После этого я не соглашалась ездить с ним в походы. Но Игорь Васильевич готов был вновь. На следующий год — в Гаспру к А. Ф. Иоффе. Игорю Васильевичу нездоровилось, и он ездил туда.
„Кто с тобой хлеб-соль не ест, тот враг твой“, — [говаривал Игорь Васильевич]. Все события своей жизни Игорь Васильевич бурно не переживал… Все в себе… Так незаметно прошли годы.
Всегда жизнерадостный, неунывающий был. Любил давать прозвища. Кувшинский — „Евгенович“ — Евгеньевич. Шаравский — „подопри гора“ — высокий. Часто [заходили] Харитон, Вальтер с братом, Френкель. Было весело, много думали… <…> — какие приятные люди…
Одежде Игорь Васильевич не придавал значения. У Игоря Васильевича — вельветовая толстовка с бабочкой-галстуком.
Дома Игорь Васильевич просматривал иностранные журналы, записывал в тетрадь, работал много. Уже в Ленинграде был депутатом. Читал лекции в Политехническом институте. Много. Работал в Пединституте. Дома работал очень много. Всегда был довольно веселый. Хватало времени на лодках кататься. С В. Бернашевским — механиком — гуляли вместе. О политике всегда молчал. Каждый день приезжал „черный ворон“. Никогда не осуждал людей.
Война застала в Крыму. [Свои именины] 18 июня забыл. Решил отметить в воскресенье. Игорь Васильевич вернулся сияющий. Речь Молотова… Сразу вернулись в Ленинград. На вопрос, как поступать, Институт собирается в эвакуацию: „Мне ехать или не ехать с Институтом?“ — [ответил]: „Решай сама“.
Каждый день переписывались открытками в Крым. Затем — месяц молчания. Я и Марианна Александровна (жена А. П. Александрова. — Р. К.) друг друга уже знали, т. к. в это время исчез и Анатолий Петрович. После месяца молчания — телеграмма из Поти. Из Поти ехал в Казань в короткой морской куртке, на станции — сильный мороз, полно вшей. Остерегаясь от вшей, всю ночь ходил в ожидании поезда по перрону. Приехал в Казань с воспалением легких. В больнице отпустил бороду».
Сохранились письма Игоря Васильевича Марине Дмитриевне и ее к нему — трогательные и нежные, полные любви и заботы, — за три десятилетия с 1926 по 1958 год. Из них и других личных бумаг проглядывают время, события, окружение супругов, их душевное богатство. Тридцать три года шли они вместе по жизни, гармонично дополняя и глубоко понимая друг друга.
Все эти годы она была для него любящей и справедливой, радостной и щедрой, приветливой и деликатной. Такой вспоминают ее друзья и соратники Игоря Васильевича, их родственники. Курчатов действительно был поглощен наукой, которой жил. Его «верная и любимая женка» поселилась в его сердце навсегда, обитала и была с ним повсюду, даже когда он находился далеко-далеко от нее. А она старалась сделать его жизнь цельной, наполненной и одухотворенной. Когда удавалось, они вместе посещали симфонические концерты, оперу, ее любимую оперетту. Особенно любили музыку Рахманинова, Чайковского, Сибелиуса, Брамса, Шопена, Мусоргского, Глинки, Бородина. Слушали ее и в концертных залах, и дома, крутя граммофонные пластинки, которые собирали. Имевшая музыкальное образование, Марина Дмитриевна и сама часто играла классику, а Игорь Васильевич и брат ее Кирилл Дмитриевич, иногда подыгрывая, составляли ей компанию. Не играть она не могла. Даже в тяжелые 1920-е годы, после потери родителей, живя в Симферополе, они с братом брали рояль напрокат и играли. В Ленинграде в их квартире стоял рояль фирмы «Антон Гофер», в Москве — «Стенвей», потом — «Блютнер».
Они любили путешествовать. В 1930-е годы часто отправлялись на Урал, на родину Игоря, к родным в Уфу на лечение кумысом, в Крым, на Кавказ. Двоюродная сестра братьев Курчатовых Прасковья Никоновна Остроумова оставила небольшой рассказ о их отдыхе в Дюртюлях[97] — местности в районе Уфы, куда Игорь, Марина и Борис приехали летом 1929 года и где в то время находились родители. «Пашере», как звали братья сестру, выехать в Дюртюли со всеми на пароходе не удалось — она в то время училась, у нее заканчивались экзамены. Она только пришла на Сафроновскую пристань проводить родных.
«Шла посадка на пароход, — пишет П. Н. Остроумова. — Первыми из наших поднялись с чемоданами Игорь, Марина и Борис. Далее по трапу шли их родители — Василий Алексеевич и Мария Васильевна, затем Нонна Остроумова и ее брат Павел Аркадьевич (двоюродные сестра и брат Курчатовых. — Р. К.). А завершала подъем на пароход Симочка — Серафима Дмитриевна Курчатова (тоже двоюродная сестра. — Р. К.) с начищенным медным самоваром в руках. Я поднялась на пароход, зашла в их каюту. У всех было веселое настроение. Игорь и Борис меня звали по-своему, не Прасковьей, а Пашерой. Крепко пожав мне руку, они пригласили меня в Дюртюли после сдачи экзаменов.